Мать лежала в палате на семь человек. Кровати чуть не впритык. И все старухи неподъемные. Один запах чего стоил. Хотел перевести в другую, где народу поменьше. Зав. отделением ни в какую. Уперся: «Здесь не санаторий. И не дом отдыха — больница. А если беспокойно – берите. Мы не держим». Не только не держали. Прямо говорили. Без намеков: «Забирайте домой. Дальнейшее пребывание бесполезно. Ничем помочь больше не можем». Конечно, рад был взять. Но куда? В Заречье и помыслить не мог. Ни туалета, ни воды. Холод собачий. Топи не топи – все выдувает к утру. Да и со дня на день должны были покупатели приехать. Знал, что Можейко уже с месяц как договорился дом на бревна раскатать. В первый миг взбеленился: «Не допущу этого, пока жив».
А после махнул рукой: «Плевать». Теперь ничего кроме матери уже не интересовало. Ни на что сил не доставало.
Конечно, мог перевезти к себе. Но представил, как будет страдать мать, глядя на каменное лицо Ирины. Как будет из последних сил сдерживать каждый вздох, каждый стон, каждый крик. Комнаты смежные, перегородка плевая, что она есть, что ее нет. И потому каждую секунду будет об этом помнить. Все будет делать, в кулак себя зажмет, только чтоб не потревожить. Не помешать. Не нарушить мир. Понимал – это будет пыткой для матери. И поставил на этом деле крест. Оставалось одно. Обыденский переулок.
«В конце концов, по закону обязаны. Ведь сами ходили, хлопотали, пороги обивали. Вот теперь и пришла пора по векселям платить. Конечно, не на это рассчитывали. Но что делать? Должны смириться. Не все коту масленица». Он накручивал себя. Подзуживал. Разъяривал. Потому что невыносимо больно было идти в этот дом с протянутой рукой. Что за жизнь! Почему должен выклянчивать, вымаливать то, что по закону полагается? Для себя бы и пальцем не двинул. Но для матери готов был и на это. Приготовился к долгому разговору, препирательствам. Но все оказалось проще простого. Тесть встретил еще в прихожей.
«А, Илья! Проходи. Я тут тебе документы хотел отдать на материн дом. Доверенность. Ордер. Тебе Ирина говорила? Отказали мне в прописке матери. Сколько ни ходил, ни просил – ни в какую. Говорят, недостаточная степень родства. Квартира у меня ведомственная, так что строгости большие. Не обессудь. Сделал что мог». Илью Ильича словно оглушило.
– Как не разрешили? Ведь дом, считай, уже продан. Выходит, мать на улице оказалась?
– Погоди, не горячись, – начал обхаживать, успокаивать Антон Петрович. – Это дело поправимое. С покупателями я уже вопрос решил. Люди разумные, поняли, что не от нас зависит.
Илья Ильич стиснул зубы. Посмотрел в небольшие серые, пронзительные глаза тестя и отвел взгляд:
– Ладно, пойду.
– Нет. Так не отпущу. Зайди. Попьем чаю. Расскажи, как мать. – Можейко властно потянул Илью Ильича за рукав. Ввел в кабинет.
Тот шел словно на привязи. Вялость на него какая-то навалилась. Безразличие. Усталость. Хотелось закрыть глаза, уснуть и не просыпаться.
– Ты когда мать из больницы берешь? – спросил Можейко.
– Взял бы хоть сегодня, да некуда, – тихо сказал Илья Ильич каким-то просительным, нищенским тоном. Услышал сам себя и содрогнулся. Узнал материну повадку. Таким тоном обычно разговаривала здесь, в этом доме. Но бунтовать уже не было ни сил, ни желания. Будто кто-то смял его в комок, как обрывок бумаги.
– Погоди, – вдруг всполошился Можейко, – что-нибудь придумаем. – Начал лихорадочно прикидывать, рассчитывать: «Нет, сюда, в Обыденский, ни за что. Хоть и говорят, что не заразно, но черт его знает. Да и обстановка будет гнетущая, хоть сам ложись и помирай рядом. К Ирине тоже не вариант». – А давай-ка мать на дачу, – оживился Можейко, – свежий воздух, тишина, продуктов полон погреб. – Про себя подумал: «Уж лучше я ему сам предложу, чем будет требовать. Тем более имеет право. Дача на него записана».
Илья Ильич горько усмехнулся: «Спасибо. Не нужно».
«А может, и правда? – шевельнулась мыслишка. Но тут же ее отбросил. Куда? Здесь врачи, медсестры, скорая. Ведь каждые четыре часа укол нужно делать. Допустим, сам научусь. Но где взять камфару, пантопон? Нет. Это не выход». Он встал, начал прощаться.
– Куда ты? Чайку попьем, – пытался удержать Можейко, – сейчас Вера принесет.
Илья Ильич удивленно вскинул брови: «Какая еще Вера?» Антон Петрович засуетился:
– Дашина родня. Приехала погостить.
В коридоре Илья Ильич столкнулся с крепкой женщиной лет шестидесяти. Увидел на ней Дашин передник. «Все понятно. Нашли замену».