Начали подходить к столу друг за дружкой… черед устроили… Я позади своего встал… держусь ему за пояс, как ребенок за няньку.
Подошли… подошел наш черед… Хозяин передом… «Здравия желаю, батюшка ваше-ся… честь имею проздравить с прошедшим с ангелом, да с царской с милостью, с производством». Отвесил это поклон в пояс. Узнал его граф. «А, Абрам! Здорово… Ну, как живешь?» — «Слава богу, батюшка, ваше-ся. Вы, осмелюсь спросить, как? Как там Дума-то? — осмелюсь спросить». — «Дума-то? Ничего. Дума, брат, все думает, как у нас землю отнять, да вам отдать. Хо, хо, хо!» Заржал. А мой ему: «Да нешь это возможно… Как же так? Не закон».
— «А вот, говорит, по-твоему не закон, а по-ихнему закон… Набрали там крамольников, головорезов, кричат, как в кабаке…» Махнул рукой, не стал больше говорить… достал портсигар, закурил папироску.
— Выпил мой хозяин бокал — пошел к закуске… Я подошел… Налил мне дворецкий… Взял я в левую руку бокал этот, перекрестился правой, графу поклон, здравия, мол, желаю… только хотел выпить, ан тут и случись, братчик, грех… такая-то вышла заварышка… тьфу!..
Узнал меня граф. — «А, говорит, приятель! Ты кто такой, а?» Встал с места, подошел ко мне… покраснел весь… так и залился краской… «Ты не здешний? А тот, который с тобой был, здесь? Говори же! Что ты молчишь?»
Гляжу, подбежал мой хозяин… «Это, говорит, ваше-ся, мой… в работниках у меня нанялся, калуцкой, дальний… Взял я его сюды… не прогневайтесь, на вас взглянуть… Человек он темный! Эдакое лицо где ж ему видать… не обессудьте»… Засмеялся граф, эдак, слышно, со злостью, нехорошо. — «Да уж он, говорит, видал меня. А тот, кто с тобой шел тогда?.. Кто такой, чей?» — «Его вот, говорю, сын». Показал на хозяина. Обернулся он. — «Сы-ы-ын? — говорит. — Вот как, а я и не узнал… Не думал, не думал… Не ожидал я, Абрам, что твой сынок меня площадными словами ругать смел… Благодарю, Абрам, очень благодарю!..» А тот испугался, побелел… «Ваше-ся… помилуйте! что такое?» — «А вон у него, говорит, спроси… он тебе скажет»…
И напустился он, братчик, тут допрежь на меня, а потом на самого. «Да ты, кричит на меня, кто такой? Да ты такой же… ты заодно… ни бога, ни царя не признаете, сукины сыны… За урядником послать… Да я тебя, такой-сякой, в острог… сгниешь ты у меня в тюрьме»… Я стою… ошалел, слова сказать не могу… Бросил меня, напустился на хозяина… Ну, этому попало здоровше мого. Уж он его… уж он его при народе-то!.. — «Кто он такой, кричит, твой щенок, а? Как он смел? Зачем ты его держишь?.. Почему он сюда не пришел, а?.. Все пришли, а он нет… Почему?.. Молчишь, старый пес? Крамольника держишь…. Да знаешь ли ты, что я власть имею повесить его, мерзавца, а?»…
А мой ему на это бултых при всем-то народе в ноги. «Вешай, говорит, батюшка, слова не скажу… Отступаюсь я от него… Не сердись ты только на меня, христа ради… прости… Да нешь я учу его… Уродился такой разбойник… Что станешь делать с ним. Прости»… Катается у него в ногах-то на старости лет, смотреть индо совестно… Народ стоит, молчит, всем вроде как-то неловко, стыдно… Сел опять граф на стул, утишился малость… Поговорил что-то по-каковски-то с барыней в очках… Потом моему хозяину и говорит: «Ступай домой. Испортил ты мне весь праздник. А ты, — мне говорит, — лучше не попадайся на глаза. Чтобы и духу твоего не было… Понял?»… — «Да я, говорю, ваше-ся, не при чем… Он пьяный был… а я что ж… я, знамо, работник». Напустился он опять на меня: «Молчать, кричит, не разговаривай… Молчать!.. Перед кем стоишь, сукин сын, а?.. Молчать!»
Уж я стою, не дышу, не токмо что говорить, а он все свое: — «молчать» — орет…
Что станешь делать… Пошли мы с хозяином от народу прочь, словно собаки, хвост поджамши. Совестно ему, вижу. Голову наклонил, в лице точно почернел как-то, сопит носом… «Эх, думаю, быть чему-нибудь… дело-то по-хорошему не обойдется».
Отошли мы от барского двора порядочно эдак, не видать нас оттеда; он, понимаешь, ни слова не говоря, бац меня по рылу — искры посыпались, истинный господь. И начал, и начал… «Да ты такой-то, да ты эдакой-то. Да зачем ты не сказал мне. Заодно ты с ним! Расчет тебе, ступай к чорту, не нужен». А сам так с кулачьями, остервенился, и прет к рылу… Ну, тут уж и я не стерпел: смазал его раза два… Дери тебя, говорю, чорт и с расчетом-то. Снохач проклятый!.. Всю дорогу пока до двора шли, лаялись мы, что ни есть хуже… Мне, знамо, обидно… Доведись до кого хошь, понапрасну лают… Я тоже, небось, не каменный… Пришли в избу. Одна старуха дома, никого нет. «А где ж тот, говорит, разбойник-то?» — «Да не знаю. Тутатко был, вертелся, вышел куда-то»… Сел он на лавку, ноги расставил, сопит, духа не переведет… Отстегнул ворот, тяжко ему… Посидел, вскочил, побегал по избе, сел опять и — что же ты думаешь, братчик, заплакал со злости-то… Уж очень ему, значит, обидно насчет графа-то… острамил при всем народе…