— Пошли после того на постоялый, оставили там покупки… четверку овса лошади всыпали и опять на базар к садкам, где поросят продают… Хозяин все ищет из боровков курносого, а молодая свинку. «Борова, говорит, мне не надо… с боровом хлопот много… лягчать, говорит, надо… то… се… бери его себе, коли хошь… вешай на шею…. а мне свинку давай»… Ишь ты, думаю я себе, похоже, бабочка-то с норовом… задом бьет…. кнута, видно, только хорошего себе не найдет… Настояла баба на своем, купили свинку без четверти за пять, на постоялый пошли, оставили ее там, дворнику наказали: поглядывай, мол, а сами опять в трактир пошли чай пить… Сели за стол, хозяин и говорит:- «Ну, теперича, говорит, надыть покупки спрыснуть… Выпьем Аксиньюшк… Я тебе красненького, кагорцу хошь?» Постучал. Велел половинку подать простого да красного… Принес половой. Выпили… Мне подносит вперед свого… «Пей, говорит, не бойся… Я сам пью. Водка у меня завси… никогда не переводится». Ну, раздавили мы с ним эту половинку, еще велел подать… и эту шпокнули… Гляжу, — мой хозяин заговорил по-другому: покраснел, вспотел, глаза словно маслом смазал и все, понимаешь, на бабенку поглядывает…. «Выпей да выпей»… Та, гляжу, выпить тоже не дура: рюмку за рюмкой так и пошвыривает… Смеется, зубы скалит… на меня поглядывает… Я смотрел, смотрел на нее, да тоже, возьми, глазом и моргни… дискать: «я тебя моргану, а ты догадайся, я тебя поманю, а ты подвигайся»… Гляжу, ничего она… рада… смеется… Ну, думаю, ладно, Маркел Иваныч, наше с тобой дело на колесах поехало… А его, старого лешего, развезло: взял эдак рукой правой ее по плечу хлоп!.. А потом, гляжу, без стыда за грудки прихватил. «Баба она у меня, говорит, форменная… вот она, пятьсот дана! Так, что ли, Аксинья да Петровна?» — «Отстань, говорит, старый кобель… Ишь, тебя разбирает лихая-то година. Погоди, пожалуюсь мужу, он те покажет»… «Боюсь я, говорит, твоего мужа, как летошнего снегу… Сопляка-то… где уж ему… ему козой владеть; а не эдакой бабой… Он про тебя и думать-то забыл… чего ему! Уткнет морду в книжку… ни фига не видит… Много ты от него получаешь? Два белых, а третий как снег… Добыча-то его плюнуть стоить, и все на глотку да на книжки. Домой приедет, — люди гостинца везут, а он книжек похабных… мужикам читает, народ смущает…. И дивно дело… в кого только такой чорт уродился?! У нас и в роду-то таких не бывало… С ним начальник говорит, а он в носу ковыряет… Нешто это порядок? Сволочи! „Слабоды“ им; чертям! Вешают дьяволов, да мало… Забастовщики окаянные, тьфу!»…
Не утерпел я: «Чего, говорю, костишь-то его… Что, мол, он у тебя за разбойник такой, Чуркин?..»
— «Не люблю, говорит, больно умны стали… А ты молчи, говорит, не серди меня… Я выпимши нехорош бываю… Не говори мне насупротив ничего…» «Чорт с тобой, думаю, не велик барин-то… Князь какой, подумаешь, Хованский… Снохач чортов!..» Разобрало его… кликнул полового, велел пива две бутылки принесть… Я пить не стал, он один вылакал… Вылакал, братчик, да и того, гляжу, с копыльев долой, опьянел мой мужик… Сидит, хлопает глазами, как сова, и языком еле ворочает, а все бахвалится: «Я, говорит, супротив десятерых выстою». Аксинья ему не перечит, смеется, а сама мне, понимаешь, глазом моргает… «Ах ты, думаю, сволочь ты эдакая… Взять бы тебя, да об угол…» Пошли из трактира с молодой лошадь глядеть, колеса мазать… Ну, и смазали же ловко, — и теперь, чай, не скрипят…