В представлении между родовыми и специфическими различиями возникает дружественная связь. Совсем не из-за общей сущности: род определим лишь извне посредством специфического различия, а тождественность рода по отношению к видам контрастирует с неспособностью Бытия создать подобную тождественность в отношении самих родов. Но именно сущность специфических различий (факт их наличия) обосновывает эту невозможность, препятствуя родовым различиям соотноситься с бытием как с общим родом (если бы бытие было родом, его различия уподобились бы специфическим различиям, но уже нельзя было бы сказать, что они “есть”, поскольку род атрибутируется такими различиям в себе). В этом смысле однозначность видов в общем роде отсылает к двусмысленности бытия в различных родах: одно отражает другое. Это будет очевидно из требований идеала классификации: и большие общности — γένη μέγιστα, которые в конечном счете назовут типами, — определяются согласно отношениям по аналогии, предполагающим выбор характерного, осуществляемый суждением в абстрактном представлении; и малые общности, малые роды или виды определяются через прямое восприятие подобий, предполагающее непрерывность чувственной интуиции в конкретном представлении. Даже неоэволюционизм возвращается к этим двум отношениям, связанным с категориями Большого и Малого при различении значительных ранних эмбриологических дифференсиаций и малых, поздних, зрелых, внутриспецифических или специфических. И хотя между двумя аспектами может возникнуть конфликт в зависимости оттого, воспринимаются ли большие роды или виды как понятия Природы, являясь вместе границами органической репрезентации, и реквизиты, также необходимые для классификации: для суждения по аналогии методичная непрерывность восприятия подобий столь же необходима, как и систематическое распределение. Но и с той и с другой точки зрения. Различие предстает только как понятие рефлексии. Различие, действительно, позволяет перейти от подобных соседних видов к тождеству включающего их рода, то есть выделить или вычленить родовые тождества в потоке непрерывного чувственного рода. На другом полюсе различие позволяет перейти от взаимотождественных родов к отношениям аналогии, которые они поддерживают в сверхчувственном. Как понятие рефлексии различие свидетельствует о своем полном подчинении всем требованиям представления, именно благодаря ему становящейся “органическим представлением”. Действительно, опосредующее и опосредованное различие как понятие рефлексии по праву подчиняется тождественности понятия и оппозиции предикатов, аналогии в суждении и подобию в восприятии. Здесь вновь говорит о себе четырехчастность представления. Следует узнать, не утрачивает ли одновременно различие свойственные ему понятие и реальность с точки зрения этих аспектов рефлексии. Различие, действительно, не перестает быть понятием рефлексии и не становится подлинно реальным понятием лишь в той мере, в какой указывает на катастрофы: либо перерывы непрерывности в ряде подобий, либо непреодолимые пустоты между аналогичными структурами. Оно сохраняет рефлексивность, лишь чтобы стать катастрофическим. Безусловно, оно одно без другого в нем невозможно. Но разве различие как катастрофа как раз и не свидетельствует о его бунтарском неустранимом содержании, которое продолжает действовать под кажущимся равновесием органического представления?
* * *
Всегда существовало только одно онтологическое предположение: Бытие однозначно. Всегда была лишь одна онтология, онтология Дунса Скота, дающая бытию лишь один голос. Мы говорим Дунс Скот, потому что именно он сумел возвести единое бытие на самый высокий уровень тонкости, заплатив за это абстракцией. Но от Парменида до Хайдеггера возникал тот же голос, эхо которого образовывало развертывание однозначного. Один голос создает гул бытия. Нам нетрудно понять, что Бытие, будучи абсолютно общим, не становится из-за этого родом; достаточно заменить модель суждения на модель предположения. В предположении, взятом как сложная целостность, различают: смысл, или выраженное предположением; означаемое (то, что выражается в предположении); выражающие или означающие, которые являются числовыми модусами, то есть дифференциальными факторами, характеризующими элементы, наделенные смыслом или значением. Полагают, что имена и предположения, точно означая одно и то же, не обладают одним и тем же смыслом (знаменитый пример — вечерняя звезда — утренняя звезда, Израиль — Иаков, гладкое — белое). Различение этих смыслов — реальное различение (distinctio realis), но оно вовсе не числовое, еще менее — онтологическое: это формальное, качественное и семиологическое различение. Вопрос о том, непосредственно ли категории уподобляются таким смыслам или, скорее, вытекают из них, следует на время оставить в стороне. Главное, можно постигать многие формально различные смыслы, относящиеся при этом к бытию как к единственному означаемому, онтологически единому. Действительно, такая точка зрения не запрещает нам считать эти смыслы аналогами, а единство бытия — аналогией. Следует добавить, что бытие, это общее означаемое, по мере выражения, в свою очередь, выражается в одном и том же смысле — во всех означающих или численно различных выражающих. Итак, в онтологическом предположении не только означаемое является онтологически одинаковым для качественно различающихся смыслов, но и смысл — онтологически одинаковый для способов индивидуации, численно различных означающих или выражающих. Таково движение внутри онтологического предположения (выражение в целом).