«Т. Кадышев!
Меня дней пять не будет, уезжаю на Урал. Останешься за меня. Главное — скорее завершить сев и продолжать вывозку общежитий из лесопункта. Прыгунов».
— А насчет перепашки клевера ничего не говорил? — спросил Павел.
— Нет. В книге нарядов, может, что написал.
Павел побывал в правлении. Нет, и в книге нарядов о распашке клеверного поля не было ни слова.
Обещал сам посмотреть, да, видно, то ли не успел, то ли забыл. А через пять дней распахивать будет уже поздно: дождь вон один раз брызнул, и все. А солнце уже совсем по-летнему начинает припекать. Придется, видно, решиться самому.
Послав Федора с трактором на клеверище, Павел зашел в склады. Хороших сортовых семян в наличии не оказалось, а сеять фуражным овсом или викой — какой тогда смысл и распахивать клевер?
Пришлось связаться по телефону с инспекцией и выклянчить десять тонн сортового ячменя. Цена, правда, оказалась высокой, но уж зато от таких семян можно ждать урожая, и тогда все окупится с лихвой.
Под вечер на поле у Осиповой рощи появилась на своем мотоцикле Марья.
При виде Марьи внутри у него все сжалось и заныло, как при зубной боли. Ведь сказал же, что между ними все копчено, так пет же…
— Сегодня я тебя буду ждать, — почему-то шепотом, будто их кто-то мог услышать в поле, проговорила Марья. — Ждать всю ночь. Слышишь? Если не придешь — не человек.
— Нe приду, — отрезал Павел.
— Ничего, придешь, — сказала это Марья чуть ли не с угрозой. — Придешь как миленький. Метиски-то твоей все равно нет.
Павла всего передернуло: будто у девчонки нет имени! Марья, конечно, называет так Лену, чтобы больней уколоть Павла и вызвать неприязнь к Лене. Но неужто она не понимает, что добивается этим как раз обратного?!
Зарокотал, затрещал мотоцикл, и вскоре Марья скрылась за поворотом лесной дороги. А Павел все еще стоял на опушке, и в ушах его звучал злой, мстительный голос Марьи.
Здравствуй, поле мое!
1
Лена уехала на пленум райкома комсомола и в Сявалкасы не вернулась. Не вернулась ни к своим коровам, ни к пионерам. Ее избрали первым секретарем райкома.
Сразу же по окончании пленума Александр Петрович сдал ей ключи от сейфа и круглую печать. Долго перебирал свои бумаги, письма, освобождая от них ящики стола.
— Вот, Леночка, я и отработался. Все, что мог, свои самые лучшие, самые горячие годы отдал комсомолу. Четыре года первым — это легко сказать!.. И если бы не письмо Генки Арсюкова, как знать, сколько бы еще я оставался на этом посту. Теперь же я, конечно, не имею морального права оставаться. Иду директором школы. Прощай, жизнь районная!
— Так тебе же предлагали инструктором райкома партии, — напомнила Лена. — Что не идешь?
— Эх, Лена, Лена! Ты хочешь, чтобы на меня тыкали: вон тот самый Завьялов, у которого комсомольцы ходят лечиться к знахаркам, вон бывший ходячий устав комсомола? Нет. Начну свою жизнь заново…
На том и попрощались, пожелав друг другу успеха на новом месте.
А уже на другой день Лену обступили со всех сторон новые заботы. Кто-то жаловался на то, что забор у стадиона упал, кто-то возмущался, что в клубах, кроме танцулек, ничего не бывает. А сколько развелось хулиганов! Почему райком комсомола не организует дружины по охране порядка — разве это не его прямое дело?..
Лена все выслушивала, делала пометки в блокноте, но пока ничего не обещала. Последнее это дело — обещать с легкостью необыкновенной, а потом не выполнять. Лучше уж не обещать.
Жила она пока в гостинице. Единственное окно комнаты выходило на центральную улицу городка, и от проезжающих машин стекла в нем тонко звенели. Ну, это бы еще ладно. А вот за стенкой — а стенка тоненькая, должно быть, комната когда-то была большой, и ее разгородили переборкой, — за переборкой этой до поздней ночи шумно режутся в карты. Ляжешь спать — хочешь слушай, как ругаются или смеются картежники, хочешь слушай, как скрипит собственная кровать с провалившейся сеткой. Потому-то Лена подолгу засиживается в своем кабинете, хотя и не всегда ей удается «пересиживать» соседей-картежников. И тогда долго не дает ей спать тоскливая мысль: неужели нельзя занять себя чем-то более интересным? Ну, в кино бы сходили или книгу почитали…
Велик ли городок, а уже не та, совсем не та обстановка, не та, ну что ли, атмосфера, что в Сявалкасах. Здесь уж не услышать ни пенья петухов, не услышать грустной песни молодого конюха Илюши… И Павла нет. Не с кем посидеть на уютной скамейке у ворот, поглядеть в набитый звездами пруд…