Родни быстро и вопросительно взглянул на нее, а она улыбнулась и кивнула.
– Но неужели ты не понимаешь, Джоан, что там лучше? Ферма для детей – хорошее место. Здоровое. У них будут свежие яйца и молоко, они смогут много гулять и научатся ухаживать за животными.
– Но, Родни, надо учитывать и другое. Школа. Им надо ходить в хорошие школы. А это дорого. Обувь, одежда, зубы, врачи. Обзавестись хорошими друзьями. Почему они должны делать только то, что хочешь делать ты? Надо думать о детях, если производишь их на свет. В конце концов, ты несешь за них ответственность.
Родни проговорил упрямо, на этот раз не настолько уверенно:
– Им будет хорошо…
– Родни, это неразумно в самом деле. Ведь если ты пойдешь работать в фирму, ты когда-нибудь сможешь зарабатывать две тысячи фунтов в год.
– Запросто. Дядя Гарри зарабатывает больше.
– Ну вот! Видишь! Нельзя отказываться от такого. Это сумасшествие!
Джоан говорила очень решительно и безапелляционно, поскольку чувствовала, что здесь надо быть твердой. Она должна проявить мудрость за двоих. Если Родни не видит, что для него лучше, она должна взять на себя всю ответственность. Эта идея с фермой очень мила, глупа и смешна. Родни ведет себя как мальчик. Она же ощущала себя матерью.
– Не думай, что я тебе не сочувствую или чего-нибудь не понимаю, Родни, – сказала она. – Я все понимаю. Но это нечто нереальное.
Он перебил ее и сказал, что его планы вполне реальны.
– Да, но это просто не для тебя. Не для нас. У тебя прекрасный семейный бизнес с первоклассными возможностями – и поистине щедрое предложение от твоего дяди…
– О, я знаю. Это больше, чем я ожидал.
– И ты не вправе, просто не вправе отказаться. Если ты это сделаешь, то будешь жалеть всю жизнь. Ты будешь чувствовать себя ужасно виноватым.
– Эта проклятая контора! – пробормотал Родни.
– О, Родни, ты не настолько ее ненавидишь, как тебе кажется.
– Ненавижу. Я работаю там уже пять лет и знаю, что говорю.
– Ты привыкнешь. И теперь все будет по-другому. Совсем по-другому. И в конце концов, ты увлечешься работой и людьми, с которыми будешь иметь дело. Вот увидишь, Родни, ты будешь по-настоящему счастлив.
Тогда он посмотрел на нее долгим и печальным взглядом. В нем читались и любовь, и отчаяние, и что-то еще такое, что было, возможно, последней слабой вспышкой надежды…
– Откуда ты знаешь, что я буду счастлив? – спросил он.
Она быстро и весело ответила:
– Я в этом уверена. Вот увидишь, – и уверенно кивнула.
– Ну что ж. Пусть будет по-твоему.
Да, подумала Джоан, наша жизнь висела на волоске. Как же повезло Родни, что она проявила твердость и не позволила ему погубить свою карьеру из пустой блажи! Мужчины, думала она, превратили бы все вокруг в груду развалин, если бы не женщины, которым от природы даны уравновешенность, чувство реальности.
Да, Родни повезло, что у него была она.
Джоан взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Не было смысла уходить особенно далеко, тем более (она улыбнулась) что идти-то некуда.
Она оглянулась через плечо. Невероятно, но гостиницу было почти не видно, настолько она слилась с окружающим пейзажем. Надо поостеречься и не заходить чересчур далеко, решила Джоан. Можно заблудиться.
Нелепая мысль – да нет, может быть, не такая уж и нелепая, в конце концов. Те далекие холмы невозможно отличить от облаков. Станция же просто исчезла.
Джоан с удовольствием осмотрелась. Ничего. Никого.
Она грациозно легла на землю и, открыв сумку, достала из нее блокнот и ручку. Хорошее место, чтобы писать письма. Будет забавно поделиться своими ощущениями.
Кому же написать? Лайонелу Весту? Джанет Аннесмор? Дороти? В общем, пожалуй, Джанет.
Она отвернула колпачок ручки и начала писать легким, размашистым почерком:
«Милейшая Джанет, ты ни за что не догадаешься, где я пишу это письмо! Посреди пустыни. Я попала в перерыв между поездами – они ходят только три раза в неделю.
Здесь есть только гостиница, которую содержит индиец, множество кур, несколько своеобразного вида арабов и я. Не с кем поговорить и нечего делать. Не могу описать тебе, какое удовольствие мне это доставляет.
Воздух в пустыне чудесный – невероятно свежий. А тишина такая, что это надо почувствовать, чтобы понять. Как будто впервые за многие годы я слышу собственные мысли. Мы вечно торопимся, хватаемся то за одно, то за другое. Наверное, здесь уже ничем не поможешь, но все-таки надо хоть иногда останавливаться – думать и отдыхать.