Судорожно придерживая на груди развевающееся полотенце, Маша подкатилась вплотную под ноги Степаныча и заверещала, вращая глазами:
– Скорее! Степан Николаич! Степан Степаныч, родненький, скорее! Беда!
Степаныч, надо отдать ему должное, повел себя прямо-таки по-геройски. Не стал расспрашивать, что стряслось, отчего Маша в таком виде, а как Бэтмен понесся навстречу опасности. Этакий семенящий, по-козлиному подпрыгивающий, потрепанный Бэтмен в сваливающихся с ног разных тапках.
Степаныч вперед Маши влетел во двор, добежал до крыльца, куда героическим усилием воли переполз Македонский, где он по-прежнему нечеловечески мычал, разводя распухшими руками, оценил с лету ситуацию, присел, расставив в стороны полусогнутые ноги, и вдруг оглушительно захохотал. Надо думать, знал, что хохот является лучшим оружием в борьбе с «чужими». Маша издали наблюдала, как Степаныч тоже вдруг начал наливаться багрянцем, на шее его выразительно вздулись вены, а белки алкоголических глаз покраснели от натуги. Трансформируется. Маша заревела в голос.
Степаныч оглянулся на Машу, постарался взять себя в руки, немного успокоился – так, что смог говорить, – и сквозь дребезжащий реденький смех пояснил:
– Ох… Кто ж борщевик в руки берет? Тоже мне, городские! Борщевик, зараза, ядовитый, его голыми руками трогать нельзя. У мужа твоего, Мария, на борщевик реакция, ты не пужайся, не смертельно… Больно, правда, зараза…
– Ему же больно, Николай Степанович, – всхлипывала Маша, – что же делать?
– Ну точно, что я говорил…
Он поднял с земли выструганную из толстого зеленоватого ствола дудочку с проковырянными дырками. Не переставая хихикать, рекомендовал:
– Соду разведи в воде, вымой ему лицо и руки. Димедрол еще дают выпить. Да ты, мужик, с солнца в тень уйди. Такая дрянь только на солнце происходит. Борщевик когда скотине заготавливают, то с ранья, пока солнце не встало. Тогда он не ядовитый.
Македонский с видом раненого бойца тяжело поднялся, сделал десяток нетвердых шагов и повалился в тень, под навес. Там с размаху опустил руки в бочку с водой и протяжно застонал, плеща холодную воду на лицо.
Маша искала соду, гремя банками на кухне.
Македонский перестал плескаться, зло уставился на непрошеного гостя. Степаныч примирительно успокоил:
– Ты не смущайся, такое со многими здесь бывает. Тебя, правда, слишком сильно развезло, видать, организма такая. Я тоже, когда только сюда попал, пошел гадить да листиком подтерся. Это, я тебе скажу, не губы распухли… Это прочувствовать не дай боже…
И снова засмеялся, теперь уже своим воспоминаниям. Но Бешеный Муж насмешек в свой адрес не прощал. С этого момента записал незлобивого старика в кровные свои враги.
Глава 4. Александра
Болел Македонский, как и все обыкновенные мужики – несмотря на то что бешеный, – нудно и скрупулезно, жалея себя из самой глубины души, от самого сердца. Два дня возлежал среди подушек, разложив по лицу покрывшиеся волдырями губы, а по заботливо подложенным Машей подушечкам – натруженные в изготовлении музыкального инструмента руки. Мученически-печально стонал, не ел и только пил через соломинку клюквенный морс, через силу глотал супрастин.
Мария только раз отлучилась от мужниного одра, сбегать к Александре за клюквой. Всю ночь и весь день верной сиделкой проводила подле него на жестком венском стуле. В лучших традициях романтизма хотела бы держать его, горемычного, за руку, но за руки брать Македонского было опасно, мог и лягнуть от боли. Маша засыпала сидя на стуле, просыпалась, несколько раз чуть не свалилась во сне на пол, но не уходила, с ласковой улыбкой смотрела в искаженные непомерным страданием знакомые черты, шептала слова утешения. Так любящая мать ночами сидит у кроватки захворавшего ребенка.
До самого чемпионата мира сидела. А потом перетащила в спальню телевизор, установила поудобнее для мужа – ему привлекательней был голубой экран, о чем и прошамкал волдырчатыми своими отекшими губами. И так вот вышло, что оказалась Маша совершенно свободной. Только знай не забывай морс варить. Да еще неплохо бы бульона ему организовать, чтобы пил себе через трубочку, силы восстанавливал.
Еще с самого утра в доме, Маша чувствовала разносящийся вокруг упоительный, лучше всяких духов, знакомый с детства запах свежескошенной травы. «Кто-то косит»—отметила она и тут же переключилась на насущное, нужно было нагретые руками Македонского подушки перевернуть холодненькой стороной.