Николай высадил их с Александрой у рынка, договорился встретиться тут же через несколько часов и, тарахтя и воняя бензином, исчез «по делам». Маша только удивилась, что это за дела возникают у всех мужчин, попадающих в Норкин, словно это и не Норкин вовсе, а Нью-Йорк со всемирно известной биржей.
Александра только хохотнула:
– Его дела – училка начальных классов. Как, впрочем, у всех у них.
– У всех одна училка? – обалдела Маша.
– Дура, училки у них разные, а дела одни. Блядские.
Ну, тут уж Александра была решительно неправа, хоть в местной ситуации и разбиралась хорошо. У Македонского, например, дел с училками не было.
Но «в ситуации» Норкина Александра действительно разбиралась. С ней Маша чувствовала себя уверенно. Как с индивидуальным гидом в Париже.
Первым делом Александра потащила Машу в гастроном, пояснив:
– Потом колбаса кончится.
Маша плохо себе представляла, как может в магазине кончиться колбаса. Но Александре было видней.
Гастроном производил удручающее впечатление. После питерских обильных супермаркетов, где Мария без раздумий скидывала деликатесы в тележку, ей казалось, что она вернулась в давние времена раннего своего детства: очереди к прилавкам, надежно спрятанные за витринами продукты, смешанный запах бакалеи, специй и селедки, грязные полы и разжиревший котяра, заснувший на самом прилавке. Колбасы было два вида – вареная, серовато-розовая, цвета заношенного женского белья, которое в детстве на даче вывешивала сушиться на веревке хозяйка тетя Лариса, и полукопченая, темная и плотная.
– Вареную не бери, к вечеру позеленеет, – велела Александра.
Они сходили на рынок, где Мария купила разноцветных веселеньких бельевых прищепок. Очень хотелось домашнего творога крупными зернами, желтоватого и жирного, но денег было в обрез. Маша больше приглядывалась и приценивалась, покупала только Александра.
Находившись по магазинам вволю, они купили себе по мороженому и сели на скамейку в маленьком чахлом сквере перед горсоветом. Неподалеку от них кружком, на корточках сидели несколько мужчин, все в черном, были они вроде бы и веселы, но вместе с тем угрюмы и серьезны, курили и пили пиво из передаваемой по кругу бутылки.
– Саш, смотри, почему они все в черном и вещей у них нет? Они с похорон идут?
– Почему ты взяла?
– Потому что другие обычно в цветных спортивных костюмах, с велосипедами, авоськами, с детьми и женами, а эти, погляди внимательно, – у кого джинсы хорошие и футболки, у кого штаны застиранные и рубашки, но все они в черном. Даже обувь у них черная, а ведь лето на дворе. Но у них не это главное. У них взгляд такой, словно из середины головы, колючий, пристальный. Они на нас с тобой смотрят, будто рентгеном просвечивают.
– Ишь, наблюдательная, это вольнопоселенцы.
– Кто? – не поняла Маша.
– Зэки.
– Какие зэки? – До Маши никак не доходило. – Настоящие?
– Господи, Маша, у-го-лов-ни-ки, – по слогам растолковала Александра, досадуя на Машину непонятливость.
– Как уголовники? – не на шутку испугалась Мария. Пожалела, что с ними нет мужа, уж он бы защитил, если что, бешеный.
– Как-как… Так. Тут вольное поселение недалеко. Их на выходные в город отпускают.
– Уголовников? – не верила Маша.
– Маш, они тебя не съедят. У них режим такой, все законно.
Маша все равно понимала плохо. Слово «режим» ассоциировалось у нее с распорядком дня в пионерском лагере и ясности не вносило, а слово «уголовник»—с чем-то страшным, очень опасным. Александра же, похоже, не боялась, сидела, ела свое мороженое и в ус не дула.
– Саша, пойдем отсюда, – тихо попросила Мария.
– Не дури, ничего они тебе не сделают. Если только сама не захочешь.
– Что я захочу?
– Подумай… Мужики баб видят редко, сама понимаешь… А организм молодой, здоровый. Славные среди них есть пацаны.
– Откуда ты знаешь? – свистящим шепотом допытывалась Маша.
– У меня муж сидит. Не на вольном, в колонии, с его статьей вольное не дают. Они обычные ребята, просто жизнь так сложилась. А что в черном, так это фишка такая. Принято так.
Александра так огорошила известием о своем муже, что Мария надолго замолчала.
Муж Александры уголовник? Что же он сделал такого? Бедная Саша. Как же она теперь? И так говорит спокойно об этом.
Александра повернулась к Маше лицом, посмотрела в глаза по-взрослому, по-бабьи, некрасиво скривила угол рта, устало произнесла: