Хозяйство Степаныча было неважнецким. Тщательно следя за Машиным бытом, у себя он не торопился отчего-то ни забор поднять, ни щеколду к калитке прибить. На крыльце грязно, в углу, под самой дверью валяется опрокинутое ведро, над тарелкой с остатками присохшей яичницы, пристроенной на перилах, дружно вились мухи.
Мария негромко постучала, постучала громче и, помедлив, нерешительно приоткрыла входную дверь. Прямо из сеней пахнуло отвратительной смесью свежего перегара, застарелой грязи давно не стиранных вещей, водочного духа, затхлости и духоты. Сразу за тесными сенями начиналась просторная кухня, она же столовая, она же спальня – неприхотливый Степаныч вполне обходился для жизни одной-единственной комнатой, две других превратил в склад всякой полезной в хозяйстве ерунды. Хозяин ничком лежал на низком, продавленном диване, подгребя под себя кучей одеяло вместе со всем постельным бельем. Незабудка забежала вперед Маши, поводила носом, носом же ткнулась в голую, тощую и бледную руку хозяина, быстро определила, что все более или менее в порядке, не хуже, чем обычно, живой, и подняла на Машу печальные, грустные глаза. Незабудка очень не любила, когда хозяин лежал вот так без движения, если и вставал, то никакого внимания на нее не обращал, наливал из бутылки и пил какую-то гадкую жидкость, снова валился на кровать, сам не ел, и ее не кормил. В такие дни Незабудка отчетливо чувствовала, что хозяину ее плохо, скверно, а помочь не могла, – хоть лай, хоть кусай, а хозяину от этого легче не станет.
На липкой, покрытой бурыми пятнами клеенке стола в беспорядке выстроились все имеющиеся в доме чашки и стаканы, такие же грязные и липкие, в единственной тарелке подгнивали остатки зеленого салата, остро пахнущего уксусом, штук пять вилок ютились тут же. Окурки «Примы» не помещались в пепельнице, рассыпались по столу, мокрые воняли нестерпимо. По углам и прямо под ногами валялись пустые бутылки из-под портвейна и водки.
Работал совершенно бесполезный телевизор.
– Степаныч, – робко позвала растерявшаяся Маша. Ответа не последовало.
Маша легонько тронула его за плечо, Незабудка от этого ее прикосновения напряглась, но рычать не стала, наблюдала. Степаныч никак не реагировал. Маша потрясла за плечо сильнее, Степаныч захрипел, издал булькающий утробный звук, с трудом поднял голову и открыл глаза.
– Зачем пришла? – грубо спросил он, наводя резкость. – Уходи отсюда.
И повалился обратно, лицом в подушку.
– Степаныч, тебе плохо? – не отставала неуемная Маша. От жалости к нему даже на «ты» перешла, потому что так сердечнее, будто бы остро почувствовала свое с ним родство.
– Уходи, – прохрипел он снова и тут же жалобно попросил, себе противореча. – У тебя выпить есть?
Мария в нерешительности обвела глазами убогую обстановку, остановившись на остатках салата, и внезапно поняла, что за эти дни он ничего не ел.
– Степаныч, а ну вставай! – рассердилась она: это ж надо так себя гробить. И молодому такое не под силу, а он старый уже, организм изношенный, много ли нужно. – Вставай, я тебе говорю!
Сильным рывком приподняла за плечи, развернула на бок. Степаныч, морщась, открыл один глаз, сфокусировал зрение на неприбранном столе, пустых бутылках. Глаза воспаленные, с красными прожилками, синюшные губы обметало белым налетом, седая щетина клочками по лицу, волосы в разные стороны…
– Мария, уйди, прошу тебя.
Такого надругательства над хозяином Незабудка снести не могла, зарычала на Машу, попыталась оттолкнуть ее, отодвинуть боком.
– Ты еще тут будешь мне! – прикрикнула Маша, и собака от неожиданности прижала уши, подобрала хвост. – Ты куда смотрела? Не рычи тут, ты тоже виновата! Никуда я отсюда не уйду, пока не пойму, что все в порядке. Сидеть буду и ждать, когда хозяин твой встать изволит.
Маша отпустила плечи, и Степаныч кулем повалился назад. С подоконника сняла она пустой мешок из-под сахара, принялась сметать в него пустые бутылки, окурки вместе с битой пепельницей, салат прямо со щербатой тарелкой. В алюминиевый таз собрала чашки, стаканы, вилки, чтобы позже вымыть. Степаныч полежал немного, да видно понял, что в покое Машка не оставит, заворочался, после двух бесплодных попыток все ж таки сел. Мария подметала пол, шуршала по углам лысым веником, извлекая на божий свет кольца пыли, смешанные с собачьей шерстью, упавшие папиросы, сломанный карандаш, в изобилии надрезанные ножом пластмассовые пробки от портвейна.
– Все люди как люди, а ты, Степаныч, ты… ты как верблюд на блюде. Мало мне мужа, так я должна за тобой еще смотреть, – ворчала Мария. – Мне и так тяжело, а я, вместо того чтобы на тебя положиться… У меня здесь нет никого, я думала, что ты мне друг, а ты…