– Спасибо, дядя, – на лице девушки явственно отражалось сразу несколько сильных чувств. И благодарность, и удивление, и страх, все одновременно. – Я постараюсь все правильно сделать… Но я так надеюсь, что это не понадобится, что ты еще долго проживешь! И на свадьбе моей погуляешь, и детей в руках подержишь!
– Ох, Софико, – покачал головой Вахтанг. – Я тоже надеюсь. Но мало у меня надежды, мало. Здоровье-то у меня чем дальше, тем больше сдает. И сердце, и легкие, и почки… Все, считай, на севере оставил, на Колыме.
Глаза девушки повлажнели. Она моргнула, и по щеке покатилась слеза, маленькая и прозрачная, словно жемчужина.
– Софико! Что ты! Не плачь, девочка, успокойся! – громко воскликнул грузин. – Было бы о чем! Я свое отжил и ни о чем не жалею. Есть что вспомнить… И как гуляли мы в молодости, и дела свои. Ну, давай, вытри слезы, налей себе вина… – Грузин с неожиданным проворством поднялся из кресла и налил в высокий бокал темно-красного вина из большой бутылки безо всяких этикеток – вино было не магазинное.
Сделав пару глотков, девушка и впрямь немного успокоилась. Дядя Вахтанг выглядел ничуть не хуже, чем обычно. Может, он все-таки преувеличивает? За окном потемнело. Приплывшие с запада тучи закрыли солнце, и в комнате с наполовину занавешенным окном воцарился приятный полумрак.
– Я, Софико, правда ведь ни о чем не жалею, – говорил тем временем Вахтанг, наливая и себе вина. – Я жизнь прожил такую, какую мало кому прожить дано.
– Но ты же сам, дядя, говорил, что полжизни в тюрьме провел.
– Ну и что? И кроме тюрьмы много чего было, я ж туда не за неправильный переход улицы попадал. Вот, помню, бомбанули мы раз сберкассу в Новосибирске в семьдесят девятом, повязали меня одного, а следователь решил на меня еще две кассы повесить, которых мы не трогали. И ладно бы так, но ведь одну из них кто-то борзой взял, там одного из охранников положили, так что статья другая шла, и сроки светили уже не те…
Девушка пригубила вина и устроилась в кресле поудобнее.
Она знала, что дядя Вахтанг очень любит рассказывать о своей молодости и о тогдашних похождениях. Его любимые истории она слышала уже не по одному и не по два раза, но никогда не напоминала дяде об этом. Впрочем, то, о чем он рассказывал сейчас, она вроде бы еще не слышала.
– И представь, – продолжал Вахтанг, – третий допрос, и следователь мне заявляет, что у него есть свидетель того, как я в ту кассу заходил, где холодного оставили. А меня в тот день еще и в городе-то не было, мы в Новосибирск тогда на гастроль поехали, на несколько дней. Я, понятное дело, в полную несознанку. Мол, где вы меня с поличным взяли, гражданин начальник, там я все признаю. А чужого мне не шейте. Он орет, кулаком по столу стучит, грозит расстрельной статьей. Я не колюсь. Он мне: «Очную ставку с тем свидетелем завтра устроим!» И в камеру отправляет. Я за ночь всю голову сломал, думал, что делать. Как следаки таких липовых свидетелей набирают, я уже и тогда знал, но толку-то с того? Судье же ничего не докажешь, а у меня тем более тогда репутация уже солидная была, вор-рецидивист, три ходки, побег из-под стражи… В общем, думал я, думал и решил, что бежать надо, другого выхода нет. И тут мне пацаны, соседи по камере, маляву передают, а там написано, чтоб я не дергался и ждал очной ставки. И подпись незнакомая – Батя. Я тогда такого погоняла не знал. Ну, решил подождать. И представь – приводят на очную ставку вместо свидетеля одного из пацанов, с которым я кассу брал. Я его до дела и не знал, его местные с собой привели, порекомендовали. Я напрягся, жду. Этот пацан такой тихонький, скромненький сидит, на все вопросы следователя кивает, а потом, как тот стал протокол заполнять, пацанчик как двинет ему по башке! Тот сразу в нокаут – я даже не ожидал, следак был боров здоровенный. Ну, я, конечно, в непонятках. Следака вырубить – это, считай, ничего не сделать. Нужно еще из здания выбраться, а там на каждом углу по мусору. Но пацан мне говорит, мол, спокуха, все продумано. Я решил, что он хочет конвоиров в кабинет вызвать, их вырубить и нам в их формы влезть. Шансов мало, ясное дело, но что еще придумаешь? Но он правильный оказался – сказал, что в ментовскую форму западло влезать, у него план получше. Подошел к двери, запер ее изнутри и к окошку. Вытащил какую-то тряпку из кармана, махнул и в дальний угол метнулся сразу, а мне заранее сказал, чтобы я там стоял. Тут на улице рев, и стенка, где окно было, рушится. Грохот, треск, пыль столбом, а в проломе – кузов грузовика. Водитель, видать, с места дал задний ход на полную катушку и стенку проломил, она там хлипкая была. Ну, мы с пацаном оба в грузовик, на дно падаем, и понеслась машина! За нами не гнались даже. Мне этот пацан потом рассказал, что ментовским машинам, которые у ворот стояли, шины прокололи, а остальным выезжать долго было. Так мы и смылись, а про то, как Батя полментовки разрушил, потом блатные по всей стране рассказывали, – Вахтанг улыбнулся своим воспоминаниям и пригубил вина из бокала.
– Дядя Вахтанг, а что это был за Батя? Тот самый твой друг, о котором ты мне уже рассказывал? Ну, из Магадана который?
– Он, Софико, он самый, – кивнул грузин. – Так мы с ним познакомились, а потом у нас дел общих много было. Я его сразу запомнил. Ведь все мои старые кореша разбежались, а он меня и не знал совсем, а не бросил подельника. Да и хитер оказался, свидетелю липовому еще у него в подъезде по башке дал и под его видом в ментовку пролез. И правильно, кто там его в лицо-то знает? Там же со свидетелями во время следствия все как? Вы гражданин такой-то? Пройдите в кабинет, номер которого в вашей повестке указан, – грузин коротко хохотнул. Воспоминания изрядно подняли ему настроение, он даже забыл на время о ноющих почках и дающем перебои сердце.
– А когда ты его последний раз видел, дядя Вахтанг? – спросила девушка.
– Кого? Батю? Ох, давно, Софико. Лет семь назад, а то и побольше. От Магадана до нас, сама понимаешь, сколько, а теперь мы к тому же и заграница…
Грузин отхлебнул еще вина и набрал в грудь побольше воздуха. Софико уже знала, о чем он сейчас заговорит. После воспоминаний о молодости у дяди всегда шли рассуждения о том, как плохо, что большая страна, в которой, по дядиным словам, даже уголовники были людьми порядочными, распалась на много маленьких, в каждой из которых теперь царит полный беспредел. Но заговорить об этом пожилой грузин не успел. В кармане его халата запищал мобильник. Вахтанг вытащил телефон и поднес его к уху:
– Да, я. – Он нахмурился и замолчал, внимательно слушая своего собеседника. На щеках пожилого грузина, только что казавшегося обычным вспоминающим молодость стариком, заиграли желваки, а глаза прищурились, он сразу словно бы скинул десяток лет и стал похож на насторожившегося хищного зверя. Новости явно были не из числа приятных.
– Понятно, – наконец сказал Вахтанг. – Положи, где обычно. Я посмотрю.
Он выключил мобильник, спрятал его в карман и виновато посмотрел на племянницу:
– Прости, Софико, но у меня дела, так что допивать ее, – грузин кивнул на бутылку с вином, – тебе одной придется. Мне ехать надо.
– Надолго, дядя Вахтанг? – спросила девушка.
– Не знаю, доченька. Может быть, и надолго.
3
Невысокий, сухопарый мужчина лет тридцати пяти сидел за столом и внимательно рассматривал микроскопический обрывок бумаги, лежащий перед ним. Его острое хищное лицо с резкими чертами было нахмурено, а татуированные пальцы правой руки негромко барабанили по поверхности стола. Кроме него, на небольшой кухоньке однокомнатной квартиры, расположенной на рабочей окраине Магадана, никого не было. Звали этого человека Николай Иванович Степанов, но куда больше в Магаданской области он был известен как Коля Колыма, один из самых авторитетных блатных, правая рука Бати, смотрящего по краю.