Этот парадокс не ограничен законом о смертной казни. Но во всех прочих законах легко найти лазейки. Судья, рассматривающий дело взломщика, не обязан решать неразрешимый вопрос, обладает ли взломщик свободой воли. Он может оставить этот последний в стороне и в каждом конкретном случае думать, чего заслуживает вор, подчиняясь урокам опыта и здравого смысла, поскольку во всех случаях, за исключением тех, где на кону смертная казнь, суждение о мере наказания предоставлено на усмотрение трибунала. Следовательно, абсурдность понятия «уголовной ответственности» практически не сказывается на тех делах, которые не предусматривают с необходимостью смертную казнь, поскольку эта проблема нисколько не влияет на результат. Вот почему защита редко ссылается на умственное расстройство обвиняемого, влекущее неспособность отвечать за свои поступки. Но в процессе об умышленном убийстве приговор не подлежит оценке трибунала. В этом случае — а он единственный такого рода во всем уголовном законодательстве — кара строго определяется законом. Когда судят человека и речь идет о его жизни, отвлеченный постулат свободы воли приобретает практическое значение: он становится веревкой, которая должна переломить ему затылок.
2
Однако, как мы имели возможность убедиться, вера в свою свободу, при всей своей иллюзорности, необходима и полезна для существования общества. Не следует ли из этого, что для закона оправданно принятие этой полезной концепции и основание на ней уголовной ответственности? Ответ заключается в том, что, независимо от того, существует или нет свобода воли, достоверно одно: имплицитно признаваемая в законодательстве степень свободы воли внутренне противоречива и неприемлема для человека науки, для философа и для теолога, если они обладают хоть каплей логической последовательности.
Слово «свобода» может быть определено только отрицательно. Оно всегда означает противоположность какому-либо принуждению. Физики утверждают, что у молекул газа больше «степеней свободы», чем у молекул жидкости, а у тех в свою очередь — больше, чем у молекул твердого тела. Различия того же рода могут быть проведены между различными степенями личной или политической свободы, свободы печати и т. д. Современная физика пришла к тому, чтобы приписывать составным частям некоторых типов атомов свободу, что означает только одно: они не подпадают под действие законов причинности, управляющих поведением более протяженных тел. И на самом деле, как представляется, ни один из известных законов, управляющих нашим привычным макроскопическим миром, непричастен к тому, распадется ли радиоактивный атом. Однако здесь нет абсолютной свободы. Если бы поведение радиоактивных атомов не зависело ни от каких законов, мир был бы хаосом, а не космосом. На самом деле, хотя в том смысле, который мы указали, они располагают определенной свободой, общее число распавшихся атомов в данном количестве радиоактивного вещества в любой момент строго предопределено. До такой степени, что геологи измеряют возраст почв и ископаемых, метеоров и даже самой земли, измеряя утрату этими предметами радиоактивности. Исчезновение классического типа причинного детерминизма в современной физике привело всего-навсего к замене его новым типом статистического детерминизма.
Здесь свобода значит только лишь возможность ускользнуть от определенного рода принуждения, а вовсе не абсолютную свободу, что означало бы хаос случайности. Точно так же, когда мы говорим о «свободе воли», нужно незамедлительно задаться допросом: «Это свобода от чего?» Свобода, имплицитно подразумеваемая уголовным законодательством, означает свободу не поддаться воздействию наследственности и общественного окружения. Это значит, если вернуться к словам Сидгуика, что интенциальное действие лица не определяется его характером и обстоятельствами: «Нет свободы воли, кроме как если наш волевой акт лишен причины».
Но мир, где каждый индивидуум совершал бы в любой момент беспричинные и необъяснимые действия, получая наказания за одни и поощрения за другие, мир, где свобода воли была бы всемогущей, — такой мир был бы логической бессмыслицей, историей, рассказанной безумцем. Это еще более устрашающее зрелище, чем человек-робот в своей вселенной — часовом механизме, как это представляется в соответствии с законами детерминизма; здесь мы по крайней мере имеем дело с историей, рассказанной инженером.