Его самого никто сниматься не приглашал.
Дело в том, что Мите тем временем исполнилось пятнадцать. Из непосредственного мальчика с характером он превратился в интересного подростка. У него сломался голос, лицо вытянулось и утратило детскую округлость. Чисто внешние данные перестали играть прежнюю роль. Старшеклассника пятнадцати–семнадцати лет без большой натяжки может сыграть выпускник театрального института, естественное обаяние которого закреплено актерской тренировкой. Профессионалу–режиссеру всегда проще найти общий язык с профессионалом–артистом. Чтобы брать на себя хлопоты работы с непрофессионалами, должны быть очень веские основания.
Кроме того, усложнившийся с возрастом митькин характер сломал его естественный типаж. Как человек (и, возможно, артист) Митька несомненно стал интереснее, но чтобы сыграть это в ролях, уже недостаточно было только приятного лица, нужна была подготовка.
Время от времени Митя ловил на себе удивленные или нетерпеливые взгляды студийцев, но, в основном, к нему относились терпимо. Старожилы видели не один десяток судеб, подобных митиной. Ему втайне сочувствовали. И не раздражались. Пускай себе… В общем не мешает… А парнишке забава.
Конец этому положил Гроссман.
Как–то, проходя по коридорам студии своим летучим нетерпеливым шагом и заглядывая во все двери подряд в поисках кого–то, он шагнул в один из павильонов и заметил Митю, который ползал на четвереньках у подножия камеры и дымовой шашкой создавал туман.
Гроссман не нашел, кого хотел, вышел и сделал несколько шагов дальше, но вдруг вернулся, вновь распахнул дверь и громко обращаясь к знакомому ассистенту, на весь павильон спросил:
— Виталий Львович, а что здесь Дмитрий делает? Он у кого работает?
Ответом ему было неловкое молчание. Виталий Львович смущенно развел руками.
— Если ни у кого, так вы, пожалуйста, распорядитесь, чтобы его не пускали на студию. Пускай идет учиться. Кончает школу. Рано еще ему с бутафорией ползать!
И Гроссман ушел.
В воцарившейся тишине Митька пожал плечами, развернулся и ушел.
«Ну и пусть! — решил он. — Не очень–то и хотелось. В конце концов, что у меня была за жизнь в последние годы? Что я видел? Только павильоны, камеры, работу с утра до вечера. А люди тем временем… Жили полной жизнью! Футбол во дворе… Дискотеки… Что там еще?..»
Митька достал велосипед и перебрал, наконец, заднюю втулку. Подклеил камеры — чтобы велосипед был готов к летнему сезону. Разобрал в письменном столе, выбросил ненужное и навел порядок. Достал старые подшивки журналов, чтобы прочитать наконец вещи, о которых все вокруг давно говорили.
Митька отправился к соседу и другу детства Сундукову. Узнать, как тот сейчас проводит время. Спросить, нельзя ли ему, Мите, с ним. Вообще, за эти годы Митя совсем оторвался от сверстников. Какие они сейчас? Чем интересуются кроме школы? Он смутно помнил, что раньше они любили играть в индейцев.
Сундуков обрадовался:
— И правильно! А то ты совсем… Ребята обижаются. Заносишься, говорят.
— Вовсе нет!.. — заверил его Митька. — Я как раз наоборот!
В ближайшую пятницу с Сундуковым и ребятами он отправился в «Шары» пить пиво.
Оказалось, что «Шарами» называется павильон на боковой аллее ближайшего парка культуры, обитый зеленым волнистым пластиком. Название, как понял Митя, возникло благодаря круглыми светильниками над входом, хотя выгнутая дугой надпись над дверью сообщала, что кафе называется «Снежинка».
Мите в «Шарах» сразу понравилось. Еще в дверях их компания столкнулись с чудным пьяненьким мужичком, который, заранее пытаясь совладать рукой с непокорной ширинкой, с независимым видом метил нетвердым плечом в широко распахнутую дверь, — в павильоне не было туалета, и мужичок направлялся за угол в кусты. Внутри заведение оказалось в точности таким, каким изображают в кино гнусные забегаловки: грязным, прокуренным, шумным; люди стояли вокруг круглых высоких столов, столы были липкими от пролитого пива, у стойки толкались и спорили. Оглядевшись, Митя обнаружил вокруг массу живописнейших персонажей: два морских лейтенанта, под ногами которых валялась пустая водочная бутылка, просунув каждый по мизинцу в тесную дырочку соленой сушки, с терпеливым упорством пытались разломить ее пополам; парни в спецовках отхлебывали прямо из горлышка лилового цвета портвейн, ужасно морщились и запивали пивом; унылый дядька в кожаной шестиклинке и с кондукторскими усами дремал над полупустой кружкой.