Следует отметить, что европейский марксизм с начала 20-х годов стал усиленно сосредоточиваться в Германии, Франции и Италии. В этих трех странах либо до второй мировой войны, либо после нее наряду с массовыми коммунистическими партиями, пользовавшимися полным доверием основных отрядов рабочего класса, существовала многочисленная и радикально настроенная интеллигенция. Отсутствие этих условий препятствовало возникновению развитой марксистской культуры за пределами этого региона. В Англии широкая радикализация интеллигенции происходит в период между двумя войнами, однако, широкие массы рабочего класса остаются по-прежнему верными социал-демократическому реформизму. В Испании в 30-е годы пролетариат остается по духу более революционным, чем рабочий класс в любой другой стране Европы, но в рабочем движении число представителей интеллигенции было весьма незначительным. В этот период ни в одной из стран не разрабатывается сколь-нибудь значимой марксистской теории[2-4].
Исторические даты и география распространения западного марксизма дают предварительную формальную схему для определения его места в рамках эволюции социалистической мысли в целом. Остается лишь выявить основные сущностные черты, которые определяют его границы как целостной традиции школы. Первой и наиболее важной чертой западного марксизма является его структурное отделение от политической практики. Органическое единство теории и практики, достигнутое перед первой мировой войной поколением классических марксистов, которые выполняли в своих партиях в странах Центральной и Восточной Европы неразрывную политико-интеллектуальную функцию, стало все больше подрываться в Западной Европе в течение 50 лет с 1918 по 1968 г. Разрыв между теорией и практикой не был неожиданным или спонтанным, учитывая новые условия (т.е. смену поколений и географию распространения), в которых развивался марксизм после первой мировой войны. Он наступал медленно и неуклонно в результате мощного исторического давления, которое окончательно разорвало связь между теорией и практикой только в 30-е годы. Однако в послевоенный период разрыв между ними был настолько большим, что, казалось, он стал сущностной чертой самой традиции западного марксизма. Фактически трое первых ведущих теоретиков из поколения после 20-х годов — Лукач, Корш и Грамши, подлинные родоначальники всей системы западного марксизма,— вначале были крупными политическими лидерами в своих партиях. Каждый из них был также непосредственным участником и организатором массовых революционных выступлений своего времени. Появление их теории может быть осмыслено только в данном контексте.
Лукач был заместителем народного комиссара образования в Венгерской советской республике в 1919 г. и сражался в рядах революционной армии на Тисском фронте против наступающих сил Антанты. Находясь в 20-е годы в эмиграции в Австрии, Лукач входит в состав руководства Венгерской коммунистической партии, а после длившейся в течение 10 лет фракционной борьбы внутри партии на непродолжительное время становится ее генеральным секретарем в 1928 г. Корш в 1923 г. был министром-коммунистом юстиции в правительстве Тюрингии и занимался подготовкой полувоенных формирований для организации в том же году восстания Коммунистической партии Германии (КПГ) в центральной Германии, которое рейхсверу удалось упредить. Позже Корш становится видным депутатом рейхстага от своей партии; затем работает редактором теоретического журнала партии; в 1925 г. он один из лидеров ее левой фракции.
[2-4]
Испанский феномен по-прежнему остается серьезной исторической загадкой. Почему в Испании никогда не появился свой Лабриола или Грамши, несмотря на исключительный боевой дух пролетариата и крестьянства, более высокий, чем в Италии, а также несмотря на ее культурное наследие XIX в., которое, хотя оно и не было таким значительным, как в Италии, нельзя не учитывать? Эта сложная проблема требует дальнейшего изучения. Ее решение могло бы занять центральное место в любом более широком анализе условий и развития исторического материализма как теории. В связи с проблемой, касающейся культурного наследия обеих стран, следует лишь упомянуть поразительный факт: в то время как Кроче в 1890-х годах изучал и пропагандировал труды Маркса в Италии, в Испании был обращен в марксизм наиболее близкий ему по взглядам мыслитель Унамуно. Однако Унамуно, в отличие от Кроче, активно участвовал в 1894—1897 гг. в создании Испанской социалистической партии. Более того, если вклад Кроче в исторический материализм оказал большое влияние на развитие марксизма в Италии, то Унамуно не оставил в Испании никаких следов. Энциклопедизм итальянца резко контрастировал с эссеизмом испанца, что, несомненно, послужило одной из причин, определивших различную роль этих двух людей. Унамуно не был глубоким мыслителем. В более широком плане следует отметить, что его ограниченные возможности объяснялись отсутствием в Испании сколь-нибудь значительной традиции философского мышления, то есть того, чего недоставало испанской культуре от Ренессанса до Просвещения, несмотря на все виртуозное мастерство в ее литературе, живописи и музыке. Возможно, отсутствие этого катализатора помешало появлению в испанском рабочем движении XX в. сколько-нибудь заметного труда в области марксизма. Это, видимо, также поможет объяснить удивительную неспособность марксизма разработать традиционную теоретическую систему в Англии при свойственной ей школе эмпиризма (так внезапно и резко обозначившейся после 1900 г.) и в то же время его способность создать замечательную марксистскую историографию. Важное значение философского элемента в сложном социальном синтезе, что необходимо для зарождения марксизма в любой данной национальной формации, безусловно, классически подч