В последующих размышлениях Сартра продолжают присутствовать два главных источника его экзистенциалистской системы обращения к Гуссерлю — Хайдеггеру и ссылок на них в его объемном исследовании Флобера, опубликованном десятилетие спустя после выхода в свет работы «Критика диалектического разума». Работа Альтюссера была задумана как открытая и принципиальная полемика с его наиболее крупными предшественниками, и прежде всего с Грамши, Сартром и Лукачем. Однако его теоретическая система также обязана многими организующими терминами мыслителям-идеалистам. Понятия «эпистемологический разрыв», «проблематика» были заимствованы у философа Башляра и у историка Кангийема, причем оба явно склонны были к психологизму. Идеи «симптоматического чтения» и «централизованной структуры» были взяты у Лакана, психоаналитика, сочетавшего фрейдистскую ортодоксальность с хайдеггеровскими полутонами. Вместе с тем нет сомнения в том, что термин «сверхдетерминация» был заимствован непосредственно у Фрейда[3-14]. Такие культурные сопряжения, определяющие топографическое положение мысли Лукача, Грамши, Маркузе, Сартра и Альтюссера, представляют собой только наиболее важные и особые наборы понятий в рамках традиции западного марксизма. Аналогии могут быть найдены практически у всех его представителей[3-15]. Типичным примером является центральная роль, которую в работе Гольдманна занимала психология Пиаже, с которым он работал в Швейцарии во время войны. В рамках экономической теории это правило сохраняется[3-16]. Пример тому — взаимосвязь Суизи и Шумпетера. Проще говоря, влияние одного идеалистического мыслителя могло распространиться на несколько разных теоретиков-марксистов. Так, например, Башляр воодушевил не только Альтюссера: он был также почитаем Лефевром, Сартром и Маркузе, которые делали совершенно другие выводы из его трудов[3-17]. Фрейд прежде всего был общим открытием не только Адорно и Маркузе, но также Альтюссера и Сартра, хотя они и весьма по-разному принимали или интерпретировали его наследие[3-18]. Такое постоянное соотнесение с современными им теоретическими построениями, находящимися вне рамок исторического материализма и зачастую прямо антагонистическими ему, было неизвестно марксистской теории до первой мировой войны[3-19]. В этом состояла специфика западного марксизма, отличавшая его от предшествовавшей марксистской теории.
Модель взаимоотношений между основными теоретиками этой традиции и современными мыслителями немарксистской культуры составляла, так сказать, горизонтальную ось интеллектуальной сети координат западного марксизма. Однако в то же время она имела и вертикальную ось отсчета, что также в основном не вписывалось в прежние марксистские традиции, то есть философская генеалогия обязательно уходила в домарксистский период. В этом отношении все основные теоретические системы западного марксизма характеризуются одним и тем же стихийно сложившимся механизмом. Все они без исключения обращались к домарксистской философии для обоснования, объяснения или дополнения философии Маркса. Это неизбежное возвращение в домарксистский период в поисках более ранней отправной точки для истолкования смысла работы Маркса опять же служит существенным показателем исторического положения западного марксизма. Как мы видели, преобладание в рамках традиции профессиональных философов было одним из признаков общих перемен в марксистской культуре после 1920 г.
Вертикальные линии преемственности, на которую стал претендовать западный марксизм во имя Маркса и самого себя, появились благодаря профессиональной преемственности в его рамках. Действительно, Маркс не оставил после себя никакой работы, в которой в систематизированном виде излагалась бы его философия в классическом понимании слова. Оставляя в стороне свои ранние философские тезисы неопубликованных работ, он никогда не осмеливался заниматься чистой философией в пору своей зрелости. Даже сделанное им позднее сущностно важное изложение метода (Предисловие к «Критике политической экономии» 1857 г.) осталось лишь программным фрагментом, так никогда и не завершенным и не отредактированным для публикации. Невыявленный, скрытый потенциал и отрывочный характер философских изысканий Маркса компенсировали поздние работы Энгельса, и прежде всего «Анти-Дюринг». Однако ценность его последних работ была поставлена под сомнение после 1920 г., когда все более ясной становилась несовместимость некоторых их центральных положений с проблемами и результатами естественных наук.
[3-14]
Признания самого Альтюссера о заимствованиях у Башляра, Кангийема и Лакана см. в For Marx. — P. 257 и Reading Capital Р. 16. Башляр был научным руководителем Альтюссера, когда последний писал докторскую диссертацию.
[3-15]
Основным исключением является школа Делла Вольпе в Италии... Сам Делла Вольпе много заимствовал из лингвистики Хейлмслева для своей эстетической теории в Critica del Gusto. Однако школа в целом оставалась относительно свободной от немарксистских явлений по сравнению с аналогичными школами. Это, очевидно, было связано с отсутствием крупных нововведений в теории, что будет показано ниже,
[3-17]
Cм. La Somme et le Reste. P. 142, 143; Being and Nothingness. L., 1957. — P. 600 603; Eros and Civilization. L., 1956. — P. 166, 209 и One Dimensional Man. P. 249, 250. Этих авторов в основном привлекала поэтика Башляра, а не его эпистемология.
[3-18]
См. Adorno Т. Sociology and Psychology // New Left Review. 1967. — No. 46, 47; Marcuse H. Eros and Civilization. — Passim; Althusser L,. Freud and Lacan / Lenin and Philosophy and Other Essays. — L., 1971; Sartre J.-P. Between Existentialism and Marxism. — L., 1974. — P. 35—42.
[3-19]
Напрашивается сравнение с влиянием дарвинизма в век II Интернационала. Однако влияние эволюционизма было влиянием естественной науки, не посягавшей непосредственно на социальную сферу исторического материализма. Следовательно, оно могло бы быть одобрено или принято без каких-либо существенных внутренних модификаций последнего. Даже если взять Каутского, который, возможно, был наиболее восприимчив к влиянию дарвинизма, то для его основных работ довоенного периода были нетипичны прямые заимствования. Конечно, крайним случаем такого рода была привлекательность Маха для некоторых большевистских интеллектуалов, и прежде всего Богданова, что побудило Ленина написать «Материализм и эмпириокритицизм». И здесь вновь сказалось некоторое влияние развития физики на течения в марксизме. Однако они не оказали сколько-нибудь существенного влияния ни на одну крупную фигуру в третьем поколении теоретиков классического марксизма.