Теория гегемонии Грамши обладает еще одной особенностью, выделяющей ее из традиции западного марксизма. В основе его теории лежал не только опыт личного участия в современных политических конфликтах, но и чрезвычайно глубокий сравнительный анализ европейской истории. Иными словами, это был продукт научного исследования эмпирического материала в классическом смысле, подобный тому, что проводили основатели исторического материализма, чего нельзя сказать ни об одном другом серьезном тематическом новшестве в западном марксизме. Последние были не чем иным, как спекулятивными построениями в привычном философском смысле слова: будучи априорными концептуальными схемами исторического познания, они могли совпасть с эмпирическими данными, но постоянно оставались неподтвержденными ими ввиду способа, которым они были представлены. Характерно, что они не давали сколько-нибудь жесткой системы периодизации истории, увязывавшей бы их с четкими историографическими категориями, которые Грамши строго уважал.
Наиболее впечатляющей и неожиданной теорией этого типа была концепция взаимоотношений между человеком и природой, предложенная Франкфуртской школой. Она берет начало в философии Шеллинга, который в середине своего творческого пути обратился к контрэволюционистской метафизике, рассматривающей всю предыдущую историю человечества как регрессию от высшего к нижнему состоянию «падшей природы» после изначального «вытеснения» божественности из мира и до грядущего «воскрешения» природы при воссоединении божества и Вселенной[4-18]. Эта религиозно-мистическая доктрина была адаптирована Адорно и Хоркхаймером и переработана ими в светскую «диалектику просвещения».
Следует отметить, что согласно классическому марксистскому представлению о ходе истории от первобытных коммун до капитализма господство человека над природой возрастает по мере развития производительных сил, то есть происходит прогрессивное освобождение человеческого общества от тирании естественной природной необходимости (Naturnotwendigkeit); плоды же этого освобождения в результате разделения труда присваивались сменяющими друг друга эксплуататорскими классами. С приходом коммунизма эти плоды будут присваиваться самими производителями, чтобы наконец создать общество всеобщего изобилия, в котором полное господство над природой ознаменует установление «царства свободы». Адорно и Хоркхаймер эту позитивную концепцию поставили под вопрос и даже превратили ее в негативную. По их мнению, изначальный разрыв человека с природой и последующий процесс его поступательного возвышения над ней не повлекли за собой необходимого прогресса в эмансипации человечества. Развивая это положение, они пишут, что господство над природой, неотъемлемой частью которой является сам человек, было достигнуто ценой социального и психического разделения труда, что навлекло на людей еще большее давление, даже при том, что оно создавало всевозрастающий потенциал их освобождения. Подчинение природы происходило одновременно с формированием классов и, следовательно, подчинением большинства людей социальному порядку, навязанному им в виде безжалостной второй природы над ними. Развитие техники только совершенствовало механизм тирании.
Вместе с тем структура разума как предпосылка развития цивилизации была построена на подавлении природы в самом человеке, что привело к психологическому разрыву между эго (я) и ид (подсознанием). В свою очередь, стал возможным рациональный контроль над его спонтанными импульсами. Усовершенствование разума, воплощенное в логике и науке, медленно, но верно свело природный мир вокруг человека к обычным квантифицированным объектам манипулирования, стерев различия между материальными объектами и когнитивными концепциями до их практического отождествления. Возвращение подавленных инстинктов (что было роковым последствием покорения природы) постепенно обрело философскую форму в эпоху Просвещения, когда саму природу стали инверсивно отождествлять с Разумом, и в конце концов политическую форму в фашизме; именно на этом этапе пещерное варварство взяло реванш у цивилизации, которая тайно сохранила его, жестоко отомстив поруганной природе разума[4-19]. Совершенствование промышленной технологии достигло высшей точки, создав вероятность планетарного саморазрушения: все ее продукты оказались под угрозой уничтожения в результате либо катастрофического взрыва, либо загрязнения окружающей среды. Таким образом, освобожденное общество перестанет преследовать амбициозные цели; его исторической миссией будет не господство над природой, а примирение с ней. Произойдет отказ от жестоких и безнадежных попыток навязать тождество человека и природы путем подчинения последней первому, и будут признаны как различия, так и связи между человеком и природой. Другими словами, будет признано их уязвимое родство[4-20]. «Падение» природы тогда наконец-то приостановится как вне человека, так и внутри него. Однако нетождественность природы и человека будет все равно препятствовать установлению между ними гармонии, свободной от противоречий.
[4-18]
Шеллинг: «Разве все вокруг не говорит о том, что жизнь гибнет? Разве эти горы раньше были такими же высокими, как и сейчас? Разве земля, на которой мы стоим, всегда была на своем теперешнем уровне, не повышалась и не понижалась?.. О, разве эти обломки первозданного величия человека, в поисках которых любознательный путешественник углубляется в просторы Персии и пустыни Индии, не настоящие руины? Вся земля представляет собой гигантскую руину, где звери бродят как призраки, люди как духи и где многие скрытые силы и сокровища прочно удерживаются как будто какой-то невидимой силой или волшебными заклинаниями». См. Werke IV. — Erg. Bd. — Munich, 1927. — P. 135.
[4-19]
Adorno Т., Horkheimer М. Dialectic of Enlightenment, — L.. 1973. — P. 81—119, 168—208.