Эта тема владела умами практически всех представителей Франкфуртской школы. Маркузе, однако, повернул ее по-своему. В его работах как природа, так и общество приобретают более отчетливые черты. Для Маркузе (в этом он точно следует Фрейду) инстинктивная природа в человеке представлена сексуальным либидо — эросом. К постулированному Фрейдом изначальному подавлению, которое было необходимо первобытному человеку для борьбы со своими желаниями и создания цивилизации, структура классового общества добавила последовательные исторические формы «прибавочного подавления», исходящего от неравенства и господства. Технологическое богатство развитого капитализма сделало уже возможным уничтожение «прибавочного подавления», открыв эру социализма изобилия[4-21]. Теперь принцип удовольствия — с противоположным парным принципом страха боли, названный Фрейдом «танатосом», — наконец мог быть согласован с принципом реальности внешнего мира, раз устранены ограничения, налагаемые отчужденным трудом. Эмансипация человека и эмансипация природы сольются в эротическом освобождении. Это будет означать не только полиморфное высвобождение сексуальности, но и распространение либидного потенциала на сам труд и социальные отношения, что придаст всей практике умиротворенного существования чувственные качества эстетической игры. В этом орфическом мире, не руководимом «принципом исполнения», присущим капитализму, сублимация перестанет подавлять; эротическое удовольствие будет свободно пронизывать всю общественную жизнь; человек и природа наконец сольются в гармоническом единстве субъекта и объекта[4-22]. Это утверждение резко отличает Маркузе от Адорно, который не предлагает подобных чувственных вариантов решения проблемы.
Согласно Маркузе, действительный ход истории отрицает ее возможный результат: современный капитализм реализовал саму противоположность подлинной эмансипации либидо «репрессивную подавляющую десублимацию», поставленную на коммерческую основу, псевдовседозволяющую сексуальность, сдерживая и заглушая любой всплеск эротических импульсов на более глубоком уровне. Подобная судьба постигла и искусство, некогда критическое, а в настоящее время инкорпорированное и нейтрализованное реальной жесткой культурой.
Технология, в свою очередь, перестала содержать скрытую возможность альтернативного общества: развитие современных производительных сил превратилось в инволюцию, увеличивающую существующие производственные отношения. Изобилие, созданное современной технологией, позволило капитализму просто-напросто интегрировать пролетариат в монолитный социальный порядок подавления и конформизма, в котором он перестал сознавать себя отдельным и эксплуатируемым классом[4-23]. Демократия, таким образом, превратилась просто в личину, прикрывающую господство терпимости, в гибкое орудие манипулирования в единообразной, гомогенной системе, в которой массы, лишенные всякого негативного сознания, механически сами себе выбирают правителей и хозяев.
Использование идей Фрейда для разработки нового направления в марксизме характерно не только для Маркузе, но и, как это ни парадоксально, для Альтюссера. Однако последний совершенно иначе отбирал и перерабатывал концепции психоанализа. Если Маркузе воспользовался метапсихологией Фрейда для формулирования новой теории инстинктов, то Альтюссер позаимствовал фрейдовскую концепцию бессознательного для создания новой теории идеологии. Радикальный разрыв Альтюссера с традиционными концепциями исторического материализма проявился в его твердом заявлении, что «идеология не имеет истории», потому что она, как и бессознательное, «неизменна» по своей структуре и действию в человеческом обществе[4-24], по аналогии с авторитетным для Альтюссера высказыванием Фрейда, для которого бессознательное «вечно». Идеология, согласно Альтюссеру, — набор мифических и иллюзорных представлений о реальности, выражающих воображаемые отношения людей к реальным условиям своего существования и присущих их непосредственному опыту; идеология — система бессознательных детерминации, а не форма сознания в общепринятом смысле. Вечность идеологии как сферы проживаемых иллюзий была, в свою очередь, обусловлена ее социальной функцией, направленной на соединение людей в общество, адаптируя их к своему объективному месту в общественной структуре, заданному господствующим способом производства. Таким образом, во все времена идеология была неотъемлемым элементом, скрепляющим единство общества. По Альтюссеру причина того, что идеология неизбежно оставалась совокупностью ложных убеждений и представлений, заключалась в том, что все социальные структуры, по определению, были скрыты для понимания индивидов, занимавших определенное место в этих структурах[4-25].
[4-25]
См., напр., Théorie, Practque Théorique el Formation Theorique. Ideologic et l.utte Ideologique. Текст, который в виде книги издан только в испанском переводе: La pilosufia como Arma de la Revolucion. — Cordoba, 1968. Содержащиеся здесь тезисы весьма недвусмысленны: «В бесклассовом обществе, так же как в обществе, раз деленном на классы, в функции идеологии входит обеспечение связи между людьми в совокупности форм их существования, обеспечения связи людей со своими задачами, закрепленными за ними социальными структурами... деформация идеологии социально необходима как функция самой природы социального целого: точнее, как функция ее детерминации его структурой, что делает это социальное целое скрытым для индивидов, которые занимают в нем место, детерминируемое этой структурой. Представление о мире, необходимое для достижения социального единства, обязательно носит мифический характер в силу того, что социальная структура скрыта». — Р. 54—55.