Нас, критиков, порой шутливо упрекают в том, что заголовок книги, помещаемый перед нашими статьями, служит для нас просто крючком, на который мы цепляем свои рассуждения. Вполне возможно, что так оно и есть; ибо, погрузившись в воспоминания о прошлом, мы и в самом деле позабыли о своем намерении обсудить книгу некоего мистера Уайтхеда "Жизнь и приключения английских разбойников, грабителей и пиратов". Но, признаваясь в своей невнимательности или забывчивости, мы можем торжественно заверить читателя, что ни одна из упомянутых в нашей статье забавных историй не была почерпнута нами со страниц этой книги. Вокруг сочинения мистера Уайтхеда было поднято столько шума, что мы с радостным нетерпением ожидали появления его труда, тем более что будучи, как нам кажется, в какой-то мере знакомы с предметом, мы давно уже мечтали написать историю английских разбойников. И в то время, как мы предвкушали появление этого труда, в памяти нашей ожили многочисленные воспоминания детства; да и возможно ли забыть, как еще во время первой нашей поездки в Лондон, проезжая по Финчли Коммон и сидя на коленях у милого папеньки, мы с восторгом и ужасом жадно внимали его рассказам о похождениях разбойников на большой Северной дороге. Вот здесь стояла некогда та кузница, в которой разбойник велел перековать свою лошадь, поставив подковы задом наперед, чтобы сбить со следа погоню; вот дом, у порога которого Терпин часто закусывал, не слезая с седла, дабы ни один путник не ускользнул от его взора. Все здесь было чудесным, необычным; все волновало, все дышало приключением, да и сама Финчли Коммон в те сравнительно недавние времена еще во многом сохраняла свой прежний вид, совершенно утраченный ею сейчас из-за всех этих домиков, вилл, флигельков и прочих загородных построек. Даже на Хаунслоусской пустоши, этом разбойничьем марафоне, теперь развелось такое множество частных владений, что там едва ли осталось место для учений гвардейских частей.
Когда же книга Уайтхеда попала наконец нам в руки, ее привлекательный вид сразу же произвел на нас хорошее впечатление; гравюры Бэггса превосходны как по замыслу, так и по исполнению. И переплетчик и художник заслуживают самой искренней похвалы, - palmam qaui meruit ferat {Лавровый венок пусть получит достойный (лат.).}. Несколько необычная официальность и подчеркнутость, с которой мы воздаем им должное, вызвана тем, что о содержании книги, о самой соли послания, как называет Тони Лампкин то, что находится внутри письма, надпись на котором можно разобрать лишь обладая его ученостью, - так вот, о содержании мы не сможем сказать ни единого доброго слова. В архивах суда Олд-Бейли содержится множество ценных и достоверных сведений, и каждый, кто ознакомится с ними, будет весьма неприятно поражен полным отсутствием каких-либо дат, ссылок и свидетельств в сочинении мистера Уайтхеда. Благодарение богу, человечество состоит не из одних сутяг, и все же удовольствоваться книгой, где нет никаких ссылок на "там-то и тогда-то", то есть на место и на время происшествия, может лишь очень нетребовательный читатель. А любители развлекательного чтения тоже будут горько разочарованы, если рассчитывают получить от этих изысканных томиков такое же удовольствие, какое нам доставляют порой прозаические или стихотворные исповеди и рассказы, какие продают на улицах наших провинциальных городов, обещая, что, уплатив один пенни, вы узнаете истинную, полную и подробную историю всех уголовных преступников, привлеченных к суду и осужденных на судебных сессиях Королевского суда. Да и нам самим нередко случалось в бесхитростном повествовании о горести и преступлениях обнаружить вдруг подлинную жизнь, и если искушения, толкнувшие преступника на роковую стезю, не исторгали слез из наших глаз, то мы всегда готовы были оплакать тяжкую участь сочинителя, который, очевидно, занялся подобным делом с голоду и едва ли снискал себе сытный кусок. Мы, право же, вполне согласны с доктором Джонсоном, который утверждает, что ни одну книгу не следует называть скверной, если из нее можно извлечь что-нибудь полезное или приятное; мы не придирчивы и почитаем привычку выискивать недостатки признаком мелочной и злобной натуры. Горе несчастному, который, вместо того чтобы упиваться взглядом сверкающих голубых глаз Венеры, слушает, как скрипят ее башмаки. Но при всей нашей снисходительности мы не можем отрицать, что мистер Уайтхед заслуживает не большего сочувствия, чем вышедший на промысел пиратский корабль. Еще до опубликования книги нам все время говорили о ней, как о произведении оригинальном, однако в предисловии мистер Уайтхед именует себя издателем и довольствуется скромным званием составителя, - причем, надо сказать, на редкость скверного. Его перечень английских разбойников начинается с Робина Гуда. Джон Поль Джонс - офицер регулярных войск Соединенных Штатов, основатель американского флота, любимец Людовика XVI и кавалер многих орденов, адмирал Екатерины и лучший (после Нельсона) флотоводец, когда-либо бороздивший морские воды, - причислен к пиратам. Автобиография полковника Джека, полностью вымышленная Дэниелем Дефо (это столь же общеизвестно, как то, что Дефо является автором Робинзона Крузо), выдается здесь за подлинную биографию. Мы окажем мистеру Уайтхеду слишком много чести, удостоив его более подробным разбором; добавим просто, что он самым жалким образом проявил полную свою неспособность справиться с возложенной им на себя задачей. Суровое чувство справедливости повелевает нам все же порадовать читателя хотя бы одним образчиком изысканного слога этого автора жизнеописаний. Жизнь Уильяма Невисона начинается следующими словами: "Успехи искусств и наук не могут возобладать над нашествием безрассудства и порока. В этих мемуарах мы покажем вам, что порочные наклонности могут обратить во зло самое лучшее образование!!" Нам не известно, какие наклонности у мистера Уайтхеда; но, исходя из его собственных рассуждений, они, наверное, весьма дурные, ибо не оставили ни малейших следов образования, полученного, надо думать, в свое время человеком, который претендует на звание эсквайра.
История английских разбойников по-прежнему не написана, и тот, кто справится с этой задачей, создаст произведение не только интересное и увлекательное, но и весьма поучительное. Человек всегда и при любых обстоятельствах заслуживает пристального и глубокого изучения, а изучая оступившегося человека, мы наталкиваемся порой на поразительные по своей важности открытий. Берк говорил: "Преступники притягивают к себе наш взгляд, обращенный на развернутую картину всего человечества, как предмет, требующий наибольшего внимания". Наблюдая, как изменяется преступность, ибо в преступности существуют определенные циклы, мы можем проследить за развитием цивилизации и сменой обычаев. Мы настоятельно рекомендуем заняться изучением этого вопроса; а дабы наш совет не был слишком общим и потому неопределенным, мы укажем сейчас то интересное и полезное, что может быть почерпнуто из истории английских преступников последних двух веков. Предоставим Робина Гуда песням и преданиям, которые так хорошо и долго прославляли его память; что касается адмирала Джонса, то едва ли еще какой-нибудь автор, кроме того, с которым мы только что распростились, вздумает святотатственно вытаскивать его из страниц истории, где он заслуженно занимает столь славное место, и помещать среди пиратов, самых бесчеловечных из человеческих существ. Красный Пират Купера и байроновский Корсар - весьма приукрашенные портреты грубого и жестокого флйбустьеpa. До сих пор английский преступник был знаком нам лишь по романам либо во стихам и песням, которые воспевали его красу и оплакивали безвременную гибель. Пора бы уж изобразить его таким, каков он есть по своей сути и поступкам, не идеализируя и не приукрашивая его; рассказать, если возможно, как он воспитывался, в какой среде вырос, какие соблазны побудили его впервые встать на путь преступлений, припомнив также все те обстоятельства, которые могли бы усугубить или смягчить его вину. Человеку, который возьмет на себя эту в полном смысле слова философскую задачу, следует быть неутомимым в исследованиях, не поддаваться увлечению и даже сохранять известный скептицизм, а главное, уметь трезво отделять вину одного человека от ошибки, в которой повинны многие. На этой последней теме мы остановимся подробнее, ибо, хотя автор мог бы, поддавшись чувствительности, сострадать какому-нибудь узнику, - уподобившись Стерну, покинувшему свою мать и оплакивавшему мертвого осла, тем, кто захочет составить здравое суждение о преступности, нужно исследовать ее в совокупности обстоятельств.