Выбрать главу

  "Я полагал, что вы и без лишних слов поймете и прямого разговора не желаете сами, как... умный человек-с.

   - С чего именно я мог вселить ... такое низкое подозрение?"

   Т.о., Смердяков предполагает, что Иван пользуется речью, в особенности философской речью, в соответствии с ее назначением, для сообщения или для сокрытия чего-то. А Иван отвечает ему, как человек, у которого речевое поведение представляет собою самоцель и не находится ни в каком соотношении ни с его намерениями, ни с жизненными интересами, т.е. как интеллигент.

  "- Чтоб убить - это вы сами ни за что не могли-с,.. а чтобы хотеть, чтобы другой кто убил, это вы хотели.

   - Да с чего мне хотеть, на кой ляд мне было хотеть?

   - Как это так на кой ляд-с? А наследство-то-с? - ядовито подхватил Смердяков. Ведь вам после родителя по сорока тысяч могло прийтись. Охота же умному человеку этакую комедь из себя представлять!.."

   Тут Смердяков высказывает фундаментальное недоверие к полноте нашей интеллигентской свободы в мыслях. Он уверен, что, хотя бы на подсознательном уровне, наша речь, и наша философия, все же отражают наши интересы. Боюсь, что тут он гораздо ближе к реальности, чем мы хотим о себе знать.

  "...Неужто вы до сих пор не знали?...

   - Нет, не знал ... Ты один убил?

   - Всего только вместе с вами-с, ...тогда смелы были-с, "все, дескать, позволено", ...а теперь вот как испугались! Лимонаду не хотите ли?"

   Действительно, Иван Федорович здесь выглядит не то, что житейски недалеким, а даже просто жалким. Удивляешься, за что этих людей зовут интеллектуалами. Им внятно все "и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений".., только не обыкновенный здравый смысл.

   Собственно, я думаю, что острый галльский смысл, как и сумрачный германский гений, расположены ближе к своим собственным источникам жизни и такой беспредельной самоотверженности, какая процвела на русской интеллигентской почве, не позволяют. Конечное презрение Смердякова к Ивану, как к умствующему дегенерату, не сознающему собственных интересов и неспособному ни на какое дело, кажется едва ли не оправданным. Разве не таково же и отношение Н. Чернышевского, а впоследствии и В. Ленина к "хлюпикам - интеллигентам"?

   Ведь сами "гуннов" приветствовали. Сами кричали, что, мол, "да, скифы мы, да - азиаты мы!" - чего ж вам еще?! Лимонаду, что ли?

   Чтобы убить - это они сами ни за что не могли, а чтобы хотеть, чтобы другой кто убил...:

  "...Не тронемся, когда свирепый гунн

   В карманах трупов будет шарить,

   Жечь города и в церковь гнать табун,

   И мясо белых братьев жарить..."

   Сбылось по-писанному. Только местоимение "мы" было лишним. Их самих в компанию не пригласили.

   Конечно, без некоторой доли хамства никакое дело не сдвинется.

   С одной только ангельской природой ни дитя не родишь, ни дома не выстроишь. Некая, что ли, душевная грубость требуется даже для писательства. Любование традицией и обилие нюансов обрекают молчанию:

  "Как сердцу высказать себя?

   Другому как понять тебя?

   Поймет ли он, чем ты живешь?

   Мысль изреченная есть ложь...

   Взрывая, возмутишь ключи...

   Любуйся ими - и молчи!"

   Тот, кто не молчит, обязательно должен быть несколько хамоват, по определению, стилистически и душевно развязен.

   Сегодня, три поколения спустя после Революции, глядясь в нелицеприятное ее зеркало, нам - уже безотцовщине - хочется задать вопрос, который, наверное, равно неприятен всем участникам дискуссий об историческом наследии:

   А кто, собственно, отцы наши, коим обязаны мы сыновним почтением? Неужто те, что были военными юнкерочками али гусариками и, вынув шашки, стали Россию защищать? Или, напротив, те, что не видели греха и отказываясь при случае от Христова (или любого иного) имени?

   Такой вопрос сегодня подспудно будоражит воображение молодого русского образованца, который сгоряча готов уже втоптать в землю своего предка-комиссара. Не повторение ли это опять, пройденного однажды, гибельного пути хамского отречения от веры и памяти отцов?

   Такой же вопрос маячит и перед сегодняшним евреем, который умирает со стыда, что предок его не дождался погрома в своем местечке, а сам побежал в отряд ( в какой уж приняли ) помещиков громить. Не досталось ему там доли. Не достанется и сейчас, пока хамство его с ним.

  "Отцы наши повыдернули шашки

   И вырубили, что ни попадя.

   Отбыв срока, теперь играют в шашки..."

   Не научиться ли нам, наконец, почитать отцов, каковы они есть?