Дело в том, что в этой далекой южноамериканской стране обретался младший из братьев Лайне, Олли. У него из-за живости характера в свое время возникли разногласия с финским законом, из-за чего он был вынужден покинуть родные края. Обосновался Лайне-младший на самом краю географии, где ему удалось сколотить некоторый капитал. Олли был владельцем фирмочки, одной из нескольких, поставляющих продовольствие чилийской армии в ходе Второй тихоокеанской войны. Сейчас у него три небольших паровых кораблика, с помощью которых он перевозит продовольствие вдоль побережья. Война тем временем продолжается, боливийские партизаны препятствуют поставкам по сухопутным дорогам, и Олли подумывает приобрести четвертое суденышко. Вот только с механиками в Чили еще хуже, чем в России.
В общем, звезды сошлись так, что мне выпала дальняя дорога на юго-юго-запад. Но прежде чем отправиться в путь следовало получить какие-то более или менее легальные документы.
Мне предложили стать англичанином.
Нет, сперва поинтересовались, какими иностранными языками владею. И когда я сказал, что английским на троечку, пригласили какого-то дядьку, по фамилии Сиканен. Кроме смешной фамилии дядька владел еще и несколькими языками, но на английском говорил еще хуже, чем я. А вот после своеобразного экзамена мне и предложили выдать вашего покорного слугу за британскоподданного, и уже в этом качестве отправиться в Чили.
Против путешествия в Южную Америку я ничего не имел. Но в англичанина обращаться не тянуло. А с моим аристократическим сибирским акцентом это было и проблематично. Да и сомнения испытывал, что британские власти охотно одарят меня книжицей с двухспальным лёвою. Что я и озвучил.
Финны посоветовались о чем-то, часто упоминая Сиркка Халла, после чего мне заявили, что всё решаемо, а пока мне следует недельку пожить на небольшом острове неподалеку, чтобы подготовиться. В чем будет заключаться подготовка — не объяснили, но на месте нас встретила весьма симпатичная блондинка с голубыми глазами, которая и оказалось той самой Сиркка Халлой или как оно правильно звучит.
Мужики что-то на финском объяснили Сиркке, на что та оценивающе меня оглядела, после чего одобрительно кивнула. Финны уплыли, а финка пригласила зайти в жилище. Ни на русском, ни на английском она не говорила, а я не знал финского. Но он и не потребовался… Меня усадили за стол, накормили, напоили… и, скорей всего, спать уложили, но этого я уже не помню.
**
В дверь постучали, после чего в кабинет станового пристава заглянул полицейский урядник:
— Господин коллежский секретарь, к вам староста Матти Лайне с… э… сопровождающими лицами.
— Какими еще сопровождающими лицами? — удивился пристав, но уже в следующий момент всё разъяснилось.
Знакомые нам староста и знаток английского затащили в кабинет тело, в котором с трудом можно было угнать нашего героя. Тело распространяло сильнейший запах сивухи.
— Что это еще? — от возмущенного удивления пристав даже привстал с кресла, опираясь кулаками о стол.
— Здравствуйте, господин Сусси! — поздоровался староста, а Сиканен сделал попытку поклониться. Учитывая что при этом приходилось удерживать едва стоящее на ногах тело, поклон нельзя было назвать удачным.
— Здравствуйте, господин Лайне. Господин Сиканен. Чем обязан? Что происходит?
— Вот, англичанина привезли.
— Англичанина?
— Да. С «Каледонии».
— Присаживайтесь. И англичанина усадите, — предложил пристав, опускаясь обратно в кресло. — «Каледония», «Каледония»…
— Это судно, которое затонуло полгода назад.
— Вспомнил, вспомнил, слышал, слышал. Но полгода… Где можно было бродить полгода? Где вы его хоть нашли?
— Его приютила Сиркка Халла.
Услышав знакомое имя, англичанин встрепенулся:
— Силкка Халла! О! — пьяный показал два больших пальца, всем видом изображая восторг.
— Понятно, — кивнул пристав и вздохнул. — Документы-то у него есть?
Староста положил на стол кожаную папку, называемую bowgett или breast wallet, прародителя современных бумажников. Пристав раскрыл кошелек и ожидаемо обнаружил в них побывавшие в воде и слипшиеся листы каких-то бумаг, разобрать на которых хоть что-то не было никакой возможности. Лучше сохранились банкноты, хотя и они имели плачевный вид. Три однофунтовых бумажки, пять фунтов какого-то Клайнсдейл-банка и акцепт на двадцать фунтов с датировкой 1877 года Банка Глазго.
— Вот ведьма! Удружила! — сквозь зубы проговорил пристав. И добавил упавшим тоном: — И что теперь делать?
— Оформлять и пусть валит в свою Англию. Кстати, его вроде Джордж зовут.
— Надо опросить, — смирился с предстоящей работой пристав.
— Эй, англичанин! — окликнул иностранного гостя Сиканен.
— Not English. Scott! — отвечал найденыш.
— Оно и видно, что «скот», — последнее слово пристав произнес на русском, а затем перешел на английский, ну как он его понимал и умел. — Джордж, сейл аут…
— Yes, they were sailing… George, Harris and… I’m not fat, — пробормотал пьяница и принялся звать и даже свистеть. — Montmorency! Montmorency!
— Ты Джордж Харрис? — уточнил пристав.
— No! No! — запротестовал брит. — Harris sings couplets. Every to garden!
— Что он говорит? — поинтересовался пристав у Сиканена, которого знал как знатока языков.
— Харрис этот, выходит, куплетист. А дальше бред какой-то! Все в сад! — перевел полиглот.
— Yankees go home! Go!
— Какие мы тебе янки? — рявкнул Сиканен. — Как тебя зовут, пьянь? Ват ис йо нейм?
— Георг Александр Ярк, сэр! Судно «Каледония», порт приписки Абердин, сэр! — вполне по-человечески, и даже почти на финском, ответил мореман, после чего, исчерпав все силы, обмяк на стуле и заснул.
— Уберите, — махнул рукой пристав, записывая для памяти данные клиента.
***
Очнулся я в доме старосты. Голова раскалывалась, организм испытывал сушняк, что та колючка в Сахаре. Комнату, дом, остров и наверно всю Финляндию раскачивало как на качелях. Что же это я такое пил? И главное сколько? Под черепушкой время от времени стучали друг об друга, какие-то воспоминания с ощущениями, взрываясь от этого что те фугасы. И мысли, обрывки мыслей… На английском, блин, на английском!
Yesterday, all my troubles seemed so far away.
Now it looks as though they’re here to stay.
Oh, I believe in yesterday.
Это что? Я пою? В самом деле? У меня же голос как у Каррузо в исполнении Абрамовича! У гиены приятней.
И виделась женщина, внимательно слушающая песню. И от ее красоты бросало в жар. И чудилось белое женское тело, горячее и ненасытное. И всякие непотребства. Много, много, слишком много всякого и разного, где можно и как можно, и даже как нельзя. Так что и фантазия пасовала, и сил не осталось.
Я пил, и напитки, и любовь, и меня выпили досуха, до самого донышка.
И вновь всё кружится… Ну здравствуйте, обморок и забытье!
А где-то из той космической темноты, что была до рождения мира, доносится:
We are the champions!
We are the champions!
Оf the World!
Ненавижу Квин и Меркури! Но как поют, собаки!
У моего ложа стоял Матти Лайне, в белой рубахе, как архангел, а рядом ангел Сиканен.
— Что он бормочет? — спросил Матти.
— Что-то поет на английском. Это из него ведовство Халла выходит.
— Не перестаралась ли Сиркка? Как бы он skotom не остался.
— Сиркка опытная ведьма! Очухается!
Когда я очнулся в следующий раз, комнату самую чуточку покачивало, но опасений, что Финляндию вот-вот куда-нибудь унесет со всеми ее гранитными скалами, островами и озерами уже больше не было.
Стакан простокваши ухнул в желудок, унося с собой остатки похмелья, а горячая уха по-царски со ржаным хлебом и еще с одним стаканом простокваши совершенно вернули меня к жизни. Хлеб, к слову, прямо при мне сняли с жерди, разломив пополам. Под потолком за кисеей висело еще несколько таких же лепешек с дыркой. Очень непривычный для меня способ хранения хлеба. Заканчивала обед густая простокваша виили с целой пригоршней лесных ягод насыпанных сверху горкой. Она была настолько густая, что ее надо было есть ложкой.