— Рахмат, джаным, — спасибо, дорогие мои! — покачивая головой, заговорил молочник. — Совсем старый стал я. Руки болят. Ничего по двору не могу сделать. Хорошо помогли… окучили мои деревья!
Мы смотрели друг на друга и не знали: смеяться нам или плакать?..
— Чем вас отдарить, джаным, даже не знаю.
— Ну, ладно, мы пошли, — первым встал с места Акрам.
Мне тоже хотелось только одного: оказаться как можно дальше.
— Нет, нет! — отчаянно замахал руками Юнус-глухой. — Постойте, — он резво заковылял в дом, принес оттуда в белом платке свежие шарики курта и протянул нам: — Берите, берите, угощайтесь.
Когда мы были уже у калитки, Юнус-глухой окликнул нас:
— Ребята! Ваша лопат…
Рахим прихватил брошенный под виноградником инструмент незадачливых «кладоискателей», и мы выскочили на улицу.
Щеки наши пылали, как гранаты. Не знаю, как ребята, а мне, пожалуй, первый раз в жизни было так стыдно.
Конечно, о случившемся мы никому не рассказали. Мальчишки засмеют, взрослые застыдят… Юнус-глухой тоже молчал, но, встречая теперь кого-либо из нас, заговорщицки улыбался и обязательно предлагал выпить пиалу парного молока или замечательного самодельного кефира.
Пацаны — народ любознательный. И если раньше молочником мы интересовались как «владельцем клада», то после нашей «экспедиции» — вообще его судьбой. Она действительно оказалась необычной.
И Юнус был когда-то мальчишкой. Жил в крохотном кишлаке на краю пустыни. Бегал босиком по теплой пыли. Играл в «чилляк» и орехи. Пил из колодца солоноватую воду. С аппетитом уминал хрустящую, обсыпанную тмином лепешку. И помогал отцу пасти в пустыне овец.
Здесь, среди барханов, слушал, как в кустах полыни шелестят ящерицы и как, набирая высоту в утреннем небе, звенит крыльями пустынный соловей — джурбай.
Однажды отец ускакал в кишлак прихватить еды, а Юнус остался наедине с песчаными волнами и овцами.
Он и не заметил, как небо вдруг стало пепельным, вокруг засвистело, заскрежетало… Перед глазами все смешалось — и песок, и стадо, верх и низ.
Дальше Юнус ничего не помнил, что с ним стало, где он?
На третьи сутки его нашли какие-то проезжие люди у пустынного колодца, далеко от жилья. Мальчик, еле живой, позабыл свое имя, откуда он родом и что с ним стряслось.
Однако родители его отыскали. Они показывали сына и табибам, и опытным врачам в городе. Память и речь к нему вернулись лишь через полгода, а вот глухота осталась на всю жизнь.
Так что же с ним произошло?
Взрослые говорили, что Юнуса унес смерч. Очень редкий случай. Но, как и счастье, беда к каждому приходит по-разному… Это я понял, конечно, уже когда вырос. А тогда…
Тогда никакого клада мы не нашли, но зато в нашей ребячьей жизни появился еще один хороший добрый человек. Не боясь выглядеть чересчур назидательным, скажу: вот это истинное сокровище, и нет его дороже.
ТОРЕАДОР
Кого я боялся больше всех, когда был маленьким?
Нет, не драчуна Витьку-Чучапару, который мог подойти и, причмокивая, запросто отобрать конфету или бутерброд с колбасой. За вечное причмокивание его мы и прозвали так.
Не паршивую соседскую собачонку по кличке Гитлер, порвавшую на мне новые штаны.
Не молнию, однажды кнутом просверкавшую над самой головой.
Боялся я нашего петуха. Отец принес его как-то с базара и пустил гулять по двору. Это был необычный петух. Не такой как все — с длинной шеей, худющий и с какими-то ржавыми перьями.
— Бойцовский, — пояснил отец.
— На кой он тебе сдался? — удивилась мама. — Ни пуха, ни мяса, ни гребешка.
— Для красоты!
— Было бы чем любоваться, — пожала мама плечами.
— А характер? — озорно рассмеялся отец.
И действительно — петух скоро показал «характер». Что там соседские петухи и соседские кошки! Гитлеру спуску не давал. Насядет псу на загривок и долбит. Долбит, пока тот с пронзительным визгом не унесет петуха на себе куда-нибудь подалее от людских глаз…
За такую безоглядную драчливость и горделивую походку мама дала петуху не совсем привычную уважительно-насмешливую кличку Тореадор.
Все бы ничего… Но петух добрался и до меня.
Как-то летним утром мы пили чай под виноградником. Я был в одних трусиках. Макаю себе в сладкий чай сушку и с аппетитом грызу. Никто и не заметил, как сбоку ко мне подошел Тореадор. Примерился, примерился — да как долбанет меня клювом повыше щиколотки!
— Ой! — вскинулся я, чуть не разбив любимую цветастую чашку.
— Кыш отсюда! — замахала мама полотенцем.