Игра на грани риска.
С некоторых пор чабан Нигматулла заметил, что за козлятами с любопытством наблюдает не только он, но и парочка тэке с отдаленной вершины.
Диких животных от домашних сородичей отделяли какой-нибудь километр — и тысячелетия…
Эта птица часто встречается в стихах древних китайских поэтов. Ее флейтовый голос очаровывал знаменитого купца и путешественника Марко Поло, а ярко-желтое нежное оперение заставляло художников брать самые тонкие кисти…
Иволга!
Кто не заслушивался на рассвете или золотистым летним вечером ее песней?
У глинобитного домика Нигматуллы струился листвою в небо пирамидальный тополь. В его кроне свистела иволга. Ее голос, казалось, был неотделим от поплескивания льдистого ручейка, дыхания знойного ветра и звездного мерцания далеких ледников…
Невольно заслушаешься такой песней, уносясь мыслями в босоногое детство, крылатую юность, невесть куда…
Вечером на айване мы пили чай. И вдруг в листьях тополя раздался кошачий визг. Откуда там взяться кошке?
Я недоуменно посмотрел на Нигматуллу.
— Это иволга, — улыбнулся он.
— Птица-клоун, — пошутил я.
— Иволга всегда кричит по-кошачьи, если что-либо ее раздражает, — пояснил здравомыслящий Нигматулла.
— Но кто ее сейчас может тревожить?
— Надо посмотреть… — чабан соскочил с айвана.
Вскоре возле тополя послышался его голос:
— Прочь отсюда, паршивец!
Вдоль помидорных грядок мелькнул пегий песик.
— Угадал. Соседский пес улегся под тополем, — сказал Нигматулла, вернувшись.
Иволга замолкла.
Минут через пять ее трепетная песнь вместе с воспрянувшей серебристой листвой поднялась ввысь, туда, к вечерним всполохам над обветренными скалами…
В одном кишлаке я увидел ватагу босоногих мальчишек. Кто с прутиком, кто просто размахивая руками, с улюлюканьем и свистом, они весело бежали за огромной птицей. Это был белоголовый сип. Вместо того, чтобы взлететь, тот огромными скачками — с камня на камень — уходил в горы.
— Что с ним? Ранили? — спросил я Нигматуллу.
— Нет, — вздохнул он. — Вчера у соседа пала лошадь. Отволокли ее с глаз долой. Налетели вороны, шакалы, лисы… Почуял пир и крылатый великан — сип. Отогнал хищников, сам принялся за пищу. Так обрадовался, бедняга, дармовщине, что объелся… Вот и не может взлететь.
Грустно и смешно было смотреть за убегающей птицей.
Почему их назвали бессмертниками, обыкновенные цветы с желто-песочными соцветиями? Убегают небольшими стайками высоко в горы. В догонялки, что ли, играют, кто кого опередит?..
И все-таки самую «смелую» стайку цветов мы с Нигматуллой увидели на вершине Туя-боба — Верблюд-горы. Раскачиваются слева-направо под струями ледяного ветра, похожие на яркие зонтики. Разлетаются семена веером — на ступеньку выше, еще чуть-чуть выше. Так и берут год за годом трудную вершину. Словно альпинисты.
А как же старые цветы? Они остаются под снегом…
Но все-таки, почему бессмертники?
— Из этих цветов в аптеке приготовляют лекарства, — напомнил Нигматулла. — Видно, в них действительно есть чудодейственная сила…
К вам когда-нибудь приходил в гости медведь? Настоящий, живой… Чтобы запросто садился возле открытого окошка и мирно дремал… Нет? А вот к Ахмаду-горбуну такой мишка наведывался.
Кибитка колхозного объездчика Ахмада у самого склона. Рядом альпийский луг. Разнотравье. Бабочки, шмели.
После работы Ахмад возвращался на куцей лошаденке домой. Отпускал кобылу на луг, а сам, умывшись в ручье, садился ужинать. Потом брал в руки старенькую домбру и струны рождали то грустные, то радостные мелодии. Они, словно птицы, выпархивали в открытое окошко и витали в воздухе. Над деревьями, над остывающими камнями, над зарослями барбариса…
Однажды Ахмад-горбун выглянул в сад и… обомлел. Возле кирпичных ступенек лежал медведь и сладко позевывал. Объездчик не на шутку испугался. Хлопнул окошком. Медведь, видимо, обиделся и поковылял в горы.
На другой вечер косолапый снова объявился у кибитки. И на третий. Но стоило Ахмаду-горбуну отложить в сторону домбру, как мишка, обиженный, уходил прочь.
«Вот музыкальная душа!» — весело удивился объездчик. И не так уже стал бояться дикого зверя.
А в октябре, с первыми заморозками, медведь исчез.
Наверное, потому, что Ахмад-горбун теперь часто задерживался на тоях со своей звонкой домброй.