Почему? Она никогда не объясняла. Я сначала удивлялся. Ведь на семинарах словопрениям порой не было конца. А потом как-то внутренне принял такой вот подход. Я понял: человек, тем более творческий, всегда должен в жизни домысливать все сам. Была бы только честная отправная точка: «Это нравится, а вот это нет…»
При разговорах о стихах, о жизни, непременно, примостившись где-нибудь в углу на стуле или на диване, присутствовала мама Натальи Павловны Олимпиада Яковлевна.
О ней следует сказать особо.
Олимпиаде Яковлевне к тому времени было уже за семьдесят. Но назвать старой эту женщину было никак нельзя. В молодости она, видимо, была высокой и стройной. Черты смуглого лица, испещренного мелкими морщинами, говорили о былой красоте. Как-то в разговоре о родословной Олимпиада Яковлевна невзначай обронила: «А ведь во мне течет прабабкина цыганская кровь».
Олимпиада Яковлевна хорошо помнила свои девические годы, когда, еще в начале века, тянулись по трактам бесконечные и скрипучие переселенческие обозы. Они тянулись с Украины, из деревень Воронежской и других российских губерний в «сказочную» страну Семиречье, где «климат благодатный, виноград и яблоки величиной с кулак».
Немало пришлось хлебнуть лиха этим обездоленным людям, пока они не добирались до места, не оседали на азиатской земле и не обзаводились хозяйством.
Не отсюда ли в стихах Натальи Буровой старые названия городов — Каракол (Пржевальск), Аулие-ата (Джамбул)?..
Или поселения с чисто русскими названиями — Михайловка, Славянка, Рыбачье… Сколько их, служивших в прошлом веке казачьими пикетами, было разбросано по всему Семиречью!
«Горькой линией» назвал их замечательный русский писатель Иван Шухов. Потому что казаки на этих пикетах несли подневольную царскую службу.
О том же поведала читателям и Наталья Павловна в своем автобиографическом стихотворении «Лебединка».
Рассказывая о чем-нибудь или вспоминая, Олимпиада Яковлевна постоянно что-то штопала, кроила, шила… Ее невозможно было представить без иглы и наперстка. Она с гордостью повторяла: «Я сама еще без очков вдеваю нитку».
Вишневая настойка, изготовленная ею по собственному рецепту, отличалась особым вкусом и, казалось, возвращала к тем жизненным истокам, к тем временам, когда женщине приходилось делать все самой — печь хлебы, растить детей, вести хозяйство…
Это ей посвятила Наталья Бурова одно из своих лучших стихотворений:
Олимпиада Яковлевна тоже в свою очередь гордилась дочерью.
…Как-то в магазине мне попалась книга Ольги Кожуховой «Не бросай слов на ветер». Это была лирическая повесть-воспоминание об одном из первых послевоенных выпусков Литинститута имени Горького, друзьях-сокурсниках. Я приобрел книгу в скромной сероватой обложке и не без удовольствия прочитал.
И среди других глав я прочитал главу, целиком посвященную Наталье Буровой. Тому периоду (она не закончила институт), когда ей довелось учиться. Глава была написана с большой любовью к поэтессе. Мне открылась незнакомая доселе сторона ее жизни. Цитировались нигде не опубликованные стихи Натальи Буровой, которые тем не менее продолжали жить по законам поэзии своей жизнью — в кругу московских друзей, просто любителей стихов, переписывались от руки.
А ведь с той, институтской поры прошло уже более двадцати лет. Поэтесса очень мало печаталась.
А вот, подите, помнят, читают!..
Я, конечно же, показал книгу Наталье Павловне.
Она, оказывается, ее прочла. Ведь книга вышла за два года до описываемых событий. Автор сама прислала ее Буровой с дарственной надписью. Но, к сожалению, при переезде с улицы Двенадцати тополей она затерялась.
И когда я подарил книгу Наталье Павловне, та заметно обрадовалась: ведь в ней была запечатлена страница ее поэтической юности.
Наталья Павловна взяла с подоконника свой «Беломор», закурила.
Память возвращала к прошлому.
— В самом начале пятидесятых годов, — рассказывала она, — мне посчастливилось однажды лететь с Владимиром Александровичем Луговским из Ташкента в Москву. Что это был за перелет, вы себе не можете представить. Это сейчас «Ту» или «Илы» за каких-нибудь три с половиной часа перенесут вас с одного конца на другой. А тогда это было непросто и небыстро. Две-три обязательные посадки в пути. Но Владимир Александрович любил такие поездки. На пароходе, на поезде, на самолете. Лишь бы плыть, ехать, лететь!.. Дорога всегда вдохновляла его, дарила интересные встречи.