Куда они летят?
В горы, в пустыни, на берега далеких рек?
Там их ждут люди. Хорошо, когда тебя кто-то ждет и кому-то ты очень, очень нужен.
…Итак, я сидел на тутовнике и насвистывал грустно-веселую песенку из нового индийского кинофильма «Бродяга».
И тут над телевышкой, не теперешней башней-гигантом, а прежней, заметил далекий маленький силуэт. Это был «кукурузник» — в марках-то самолетов я разбирался… Он летел над старым городом в сторону нашего квартала. Странно так летел, опускаясь все ниже и ниже над домами.
Самолеты, так низко летящие, я еще не видел.
«Наверное, в моторе что-то произошло», — даже не подумал, а скорее почуял я.
И тут же на меня стремительно надвинулось что-то огромное, крылатое. И я увидел винт, превратившийся в большое, слепяще посверкивающее солнце. От страха я крепко зажмурился, судорожно обхватив ствол своего тутовника.
Прокатился оглушительный, пригибающий грохот.
Тутовник вздрогнул и резко накренился вместе со мной. Потом со скрежетом выпрямился, мелко-мелко затряслась листва… Я открыл глаза.
Самолет с натугой карабкался над крышами и, наконец, растворился за горизонтом.
Тут-то до меня и дошла такая простая и в то же время сложная истина: как трудно удержаться на высоте…
Теперь, засыпая, я часто думал об этом самолете.
МИРХАЙ-САПОЖНИК И ГОЛУБОЙ «МОСКВИЧ»
Наш сосед слева — Мирхай-сапожник. Отец мой не раз с восхищением говаривал, что сосед не просто мастер своего дела, а художник, музыкант. И впрямь, обувь, побывавшая на ремонте у Мирхая, выглядела лучше новой. Будь то детские сандалии, женские туфли на высоких каблуках, ботинки, сапоги — они не просто блестели на ногах владельцев, а пели, если так вообще можно сказать об обуви. Их хотелось носить. Поэтому к Мирхаю обычно тянулась очередь.
Будка его притулилась на краю старогородского базара. Вся обклеенная цветными «огоньковскими» репродукциями маршалов в орденах и томными индийскими красавицами в атласных сари и с веерами, она была для нас, как музей.
Тут же, рядом с ножами и щетками, баночками с гуталином, с клеем и дратвой, резиной и кожами, запасными подметками и другим необходимым сапожным имуществом сияли большой медный чайник и маленькая китайская пиала.
Мирхай даже обедать ухитрялся в своей тесной будке.
Попивая зеленый чай в редкие минуты отдыха, он с любопытством наблюдал за прохожими.
На стене будки висел репродуктор. Из его черного зева струились восточные мелодии.
Мирхай неожиданно отставлял в сторону пиалу, приподнимался с низенького стульчика.
— Гражданин хороший! — окликал он кого-то, отчаянно шепелявя, будто у него всегда во рту торчат гвоздики.
— Вы меня? — мужчина в широких парусиновых штанах, соломенной шляпе и с туго набитым портфелем оборачивался.
— А кого же еще? Вас, именно вас!
— В чем дело?
— Подойдите.
Пока прохожий недоверчиво приближался к будке, Мирхай, качая головой в мелких кудряшках, уже стыдил его:
— Ай-яй-яй, гражданин, такие прекрасные штиблеты, заграничные, а правый каблук совсем стерся, через месяц и колодка полетит. Надо срочно «лечить» обувь.
— А как вы узнали, что у меня?..
Мирхай довольно усмехался и виртуозно принимался за дело.
Да, недаром он считался чудо-сапожником. Глаз у Мирхая, как у ваятеля, мог выхватить самое скрытое…
Недаром отец говорил: если б ему образование — прославился бы наш Мирхай на всю страну, а может, и на весь мир.
…Минут через пятнадцать прохожий, расплатившись с мастером и не забыв дать ему «на чай», за «руки золотые», покидал будку.
Неудивительно, что Мирхая дома видели редко. Зато жена его, Махля, всегда была на «слуху» у соседей. Полная, как пузатый кувшин с водой, добродушная, а голос ее напевно витал день-деньской из одного конца дворика в другой:
— Зита! Где Яник?
— На горшке.
— Зита! Умой Яника.
— Он плачет. Говорит, дай бублик, тогда умоюсь.
— Бог с ним, пускай растет неумытым, как его отец. Борик, Борик, а ты куда убежал?
— Тута! — доносился звонкий голос с чердака.
— А ну слазь скорей, паршивец! Кто за тебя будет делать уроки? Дядя Пушкин?
— Зачем дядя Пушкин? Дядя Альберт уже сделал.
— Все равно слазь! Надо чистить картошку.
— Счас.
— Бакир! Помоги Зите умыть Яника.
— Он сам умылся… в луже!
— Откуда на мою голову столько бед? — ворчала Махля. — Это все отец виноват: «Дети — цветочки!» Хоть бы один день сам посидел в этом цветнике. Узнал бы, почем эти цветочки!