Александр Кустарев
РАЗНОГЛАСИЯ И БОРЬБА ИЛИ ШЕСТЕРКИ, ВАЛЕТЫ, ТУЗЫ
Мое!
Часть первая
Свистунов родился в 1894 году в семье железнодорожного служащего. Его мама была из семьи портного и числилась под девичьей фамилией Озерова, красивая фамилия. У Свистунова были еще брат и сестра; они приняли в его жизни косвенное, но важное участие. Как — будет видно потом.
Кончив реальное училище, Свистунов ушел в Петербург и больше домой не возвращался. В Петербурге, посмотрев на других людей, он обнаружил в себе литературный талант и примкнул к энергичным артистам, как раз в это время задумавшим существенное обновление искусства. Деятельность группы была успешной; она привлекла к себе внимание. Два-три человека из группы сумели выдвинуться в первые ряды тогдашней литературы, и среди них Свистунов. Особенно много им удалось сделать в области рифмы. Плоды их усилий ощущаются до сих пор.
Революция не оказалась неожиданной для Свистунова. Он принял в ней активное участие, бунтуя солдат и сочиняя листовки. Так что при новом режиме он оказался вначале на самой высоте положения. Но потом пошли нелады.
Свистунов был слишком самостоятелен и хотел слишком многого. Его отношение к словесному творчеству было искренним и радикальным, он правда верил в свою существенную роль, был без устали активен, требовал углубления революции, смерти традициям, вечно вылезал на трибуну, дразнил новую власть и, наконец, зарвавшись окончательно, получил по шапке.
Личная жизнь тоже не сложилась. Марианна Тулина, друг и подруга по литературным начинаниям, каким-то образом оказалась в эмиграции. Свистунова и Марианну связывало нечто большее, чем интересы общего дела. Письма, которые теперь стали нам доступны, не оставляют никаких сомнений: молодые люди были любовниками. В письмах Свистунов называет Марианну «деточкой», а она обращается к нему «мой любимый». Картина ясная. Это — теперь холодная история, — а в те жаркие времена около 30-го года воспринималось современниками далеко не так объективно. Свистунову припомнили связь с контрреволюционеркой. Так что он не только потерял любимую женщину, но и принужден был заплатить за старую любовь, причем заплатить как следует. В 1929 году с ним было покончено.
Но не навсегда. Свистунов оказался настоящим бойцом. Кто теперь (кроме крупных специалистов) знает, сколько слез он пролил над своим красивым прошлым, сколько бумаг исписал и изорвал, стараясь вновь выдвинуться в передовые ряды нового искусства. Это ведь было не так легко, особенно если учесть, что конкуренция день ото дня усиливалась и новые бойцы вставали, как молодой лес. Свистунов однако свое взял. Он решительно отказался от своей (ныне такой знаменитой) теории рифмы и отработал новый стиль. Его пустили обратно.
Как знать, может быть, эта победа была бы уже окончательной, но дальше начались события, в которых роль личности в собственной биографии оказалась сведенной к нулю, и уже ни плохое, ни хорошее в человеке на весы не клалось и значения не имело. В массовых репрессиях 1937 года исчез и Свистунов, причем звезды его сошлись как-то особенно жестоко: его тут же расстреляли, не дав даже пожить по-человечески в лагере, как некоторым другим.
Ну что теперь можно сказать о его творчестве, о его таланте? Страсти, вроде бы, улеглись, прошлое достаточно хорошо окостенело, взлеты и падения Свистунова уже не воспринимаются как что-то живое, а читаются как книга, плакать по нему некому, смеяться над ним тоже никто не хочет, что было, то было, чего не было, того не было, Свистунов-то был, так что же теперь из этого?
Смотришь на только что любовно изданную книгу его стихов и ничего острого не чувствуешь. Талант, это правда, был. Большой ли? Небольшой ли? Бог весть. Напор был очень сильный, но как будто какой-то бессмысленный. Перелистываешь и думаешь: вот человек, можно сказать, горел и, по слухам, других зажигал, а почему, для чего, зачем — ничего не известно. Искусство обновил? Да, пожалуй, обновил, но тоже как-то непонятно, зачем, для кого и в какую сторону.
И, в общем, ничего не понимаешь и уже готовишься, пожав плечами, закрыть книгу и задвинуть ее куда-нибудь подальше на полку, как вдруг замечаешь, что там есть маленькое приложение, нехотя заглядываешь в него и видишь там около двух десятков поэтических набросков, никогда не публиковавшихся при жизни автора.
И тут оказывается, что не все так просто. Неожиданно у человека обнаруживается другое лицо. Само по себе оно, может быть, и не такое уж сверхчеловеческое, но два лица у одного человека, как хотите, до некоторой степени создают третье. И тут есть над чем поломать голову.