А говоря проще, надо иметь своих людей в американских университетах. Сейчас это, может, ни к чему, а потом, может, и пригодится. Сколько мне лет, я вас спрашиваю. И сколько предстоит, если нормально. Если там меня уважать будут, то и здесь моя цена повысится. Репутация в Москве нынче куется в Вашингтоне. Кого там уважают, того здесь уважают вдвойне.
Нельзя допустить, чтобы диссиденты растащили свистуновское наследие. Пусть копытмановы потомки цивильно его осваивают. Так-то лучше будет.
И по правде говоря, всем лучше будет, а не мне одному. Общественная польза тут налицо, а мы, интеллектуалы, должны думать прежде всего об общественной пользе, такая уж наша планида.
Начав, таким образом, с раздражения и паники, Привалов потихоньку-помаленьку прибыл в отличное расположение духа и как-то даже лучше стал понимать, что происходит вокруг него. Душевное равновесие оказалось очень кстати, потому что через пару дней последовало приглашение в гости к Кувалдиным. И Привалов мог туда явиться не мрачный, а вполне жизнерадостный, то есть с чистой совестью, что было кстати, потому что, полюбив Юлию, он вовсе не хотел быть перед ней этаким Чайльд Гарольдом или Печориным. В самом деле — не те времена…
Как Привалов надеялся, так и происходило. У Кувалдиных он постепенно стал своим человеком. Сперва новая дружба носила чисто интеллигентный характер, то есть вилась в основном вокруг Шостаковича, Шукшина и Кандинского, ну там еще некоторых. Потом к делу перешли.
Однажды собрались как-то вечером, Привалов сидел в кресле, Юлия на ручке кресла, а Кувалдин вытянув ноги, у стола. Вошла Анна Николаевна и протянула Привалову лист бумаги. Вот, сказала она, что извлекла из нашего архива. Первый раз после смерти Бэллы заглянула и сразу наткнулась на интересное. Взгляните, не правда ли, интересно.
Привалов особенно заглядывать не стал, так только сделал вид. Он сразу же узнал почерк Свистунова, и сердце его радостно забилось. Все ж таки Привалов был исследователь и не из каких-нибудь. Но главное, он почувствовал, что еще немного, и он приберет Свистунова к рукам. Возникшее было напряжение рассосется и конкурентной борьбы, столь противной сущности просвещенного человека, не будет. Ну, зачем, в самом деле, соперничать, подсиживать друг друга, грызть друг другу глотку, топить друг друга и рвать друг у друга добычу. Привалов вздохнул и улыбнулся своим мыслям. Он не любил конкуренции. При одной мысли о конкурентах он брезгливо морщился. Ему было ясно, что конкуренцию следует предотвращать в зародыше. Тем более конкуренцию между духовно своими, не так ли? Если мы будем спорить между собой, то непременно придет кто-нибудь третий и, пока мы деремся, утащит у нас из-под носа то, что по закону принадлежит нам.
Привалов рассыпался в благодарностях. Из его слов выходило, что отечественная наука о литературе получает теперь новый толчок. Представление о Свистунове было однобоким. Теперь, кажется, он встанет перед нами во весь рост, объемно. Какое счастье, что рукописи не горят. По крайней мере те, которые не горят.
Вот видите, отвечала Кочергина, и вы так считаете. Нашей семье выпала огромная честь. И вашей семье выпала огромная честь. Всем выпала честь — правда замечательно? Я знаю, Бэлла мне говорила, что хочет привлечь вас к работе с нашим архивом. Я собиралась об этом сообщить вам раньше, но все как-то было недосуг. Юлия, сходи на кухню, посмотри, готов ли чай и достань малиновое варенье. Я думаю, пришло время заняться нашим архивом вплотную. Юлия скоро должна писать диплом. Как вы думаете, можно ее устроить с этими материалами в аспирантуру? Бедная девочка, у нее на руках такое богатство, но она еще не готова как следует им распорядиться. Мы с мужем считаем, что Бэлле пришла в голову отличная мысль. Мы люди одного круга, мы должны держаться вместе. Так ведь?
Привалов отвечал, что какие могут быть на этот счет разговоры. Он весь в полном распоряжении: весь его опыт и квалификация, ум и сердце.
Упоминание о сердце было очень кстати. Кочергина решительно кивнула, и Кувалдин улыбнулся. Все складывалось блестяще.
Впрочем, и без неприятностей не обошлось. Копытман таки подсунул свинью. Даже две.
Дело было так. Однажды Привалов, как обычно, распивал чай у Кувалдиных, на этот раз в компании какого-то дирижера и его жены чтеца-декламатора. Обсуждали всякую всячину, а в основном уехавших в Америку приятелей. Приятный и возбуждающий разговор привел, однако, к замечанию, сделанному дирижером совершенно безо всякой задней мысли, но поразившему Привалова.