Во рту моментально пересохло, а из горла попытался вырваться нечеловеческий ор – прямо в знакомо пахнущую ладонь. Я не поняла кто это, только то, что этот кто-то вломился в мое жилище и напал со спины, напугав до трясущихся поджилок и грохотавшего пульса в висках.
Взбрыкнув, попыталась ударить мужчину ногой, но он мгновенно среагировал, отпуская рот и жестко схватывая за горло.
- Тихо, - сказал на ухо шепотом.
Да только вместо того, чтобы успокоиться, ноги окончательно перестали меня держать.
- Не может быть, - прохрипела я, чувствуя, как ладонь отпускает горло и перемещается на затылок, оттягивая волосы, заставляя наклониться.
- А ты кого-то другого ждала, милая? – зло прошептал Данила.
Прямо в лицо произнес, наклоняясь. Развернул как куклу – резко, и впился твердыми губами в рот.
- Что ты делаешь здесь? – пробормотала после жадного поцелуя, пытаясь унять бешеное сердцебиение, - зачем так напугал, и как, черт возьми, ты вошел?
- Я соскучился, - тесня меня к стене, проигнорировал вопросы отчим, - очень, очень соскучился по своей маленькой девочке.
Когда уперлась спиной в закрытую дверь ванной, он прижался, и стало понятно без слов – действительно соскучился.
Он пах так знакомо, невыносимо родным ароматом: лимоном, домом, куда, такой блудной дочери как я, просто необходимо вернуться. В ту минуту я засомневалась – правильно ли сделала, что сбежала?
- Милая девочка, ты такая сладкая, - как в бреду, продолжал шептать на ухо Данила, - моя, моя маленькая.
Руки его ласково бродили по телу, будто вспоминая изгибы, пробуждая во мне забытые, запертые на навесной замок, чувства. Томление, от которого в груди становилось тесно, жар, что катился комом и тяжело осаживался внизу живота, продолжая разгораться и требовать, тлея.
Широкие ладони накрыли грудь, прошлись большими пальцами по острым вершинам сосков, я закусила губу, чтобы не застонать протяжно. Даниил одним прикосновением – одним единственным, умел будить мою темную, жаждущую ласки, сторону. Дикую, опасную личину, что не успокаивалась, пока не расцарапывала в кровь его спину и ягодицы, что кричала так, что пугала невольных слушателей, если таковые случались.
Лизнул мою закушенную губу, потерся напряженным пахом о живот, провел руками по бедрам, и я готова была ему отдаться – в тот момент беззаветно и навсегда. Но, он улыбнулся.
Да, такая малость, как кривая ухмылка, меня отрезвила.
Господи, - подумала. Он ведь – тот же. Тот, ради кого снова убила бы, но кто так и не смог дать мне желаемого. Это я другая, новая, только-только делающая неуверенные шажки в сторону счастливых дней. И пусть это счастье – всего лишь возможность быть наедине с собой и делать то, что нравится, главное, что там меньше угрызений совести и разнообразных сомнений, вытачивающих в мозгу норы. На толику, на щепотку меньше, но все же.
И вот он – захватчик, является, готовый взять. И берет, лучась улыбкой победителя. Снисходительной, высокомерной усмешкой. Не встретив препятствия, берет и побеждает.
Не гад ли, мой любимый? Гад, и еще какой.
Я увернулась от поцелуя, хотя внутренне дрожала от желания впиться Даниле в губы с еще большей силой. Оттолкнула, сказав хрипло:
- Прочь.
Отчим отступил на шаг и засмеялся.
- Моя девочка стала решительной.
Я нашарила за спиной дверную ручку, зашла в ванную, вымыла руки, плеснула в лицо холодной водой, пригладила растрепавшиеся волосы.
Щеки горели. От стыда, что едва не отдалась ему в коридоре, от бушующего, не остывшего еще вожделения.
Данила был на кухне. Зажег верхний свет, поставил чайник. Остановилась на пороге, когда отчим открыл верхний шкафчик, видимо, ища чай, или кружку.
Он практически не изменился с последней нашей встречи – остался поджарым, с взъерошенными волосами без пробора, с насмешливым, и слегка снисходительным выражением на лице. Да, это была его любимая маска. Не знаю, прятал ли он за ней хоть что-то, или она была настоящим его ликом.
Я поразилась, как этот Даниил, что стоял в тесной кухоньке, мог быть тем Даниилом Александровичем, каким помнила его в детстве: отстраненным, молчаливым, замкнутым. Не иначе, как с ним произошли разительные метаморфозы. Или, это я выросла и рассмотрела его настоящего: властного, опасного, с ярко выраженными собственническими замашками.
Он казался неуместным здесь – в убогонькой квартирке: смотрелся, как чужеродный элемент, невесть как оказавшийся зажатым между газовой плитой и хлипким обеденным столиком.
Обернулся, подмигнул. Нашел турку, поставил ее на плиту.
Думаю, он знал, почему я уехала, хотя о настоящих причинах в той записке, оставленной на дверце холодильника, не было сказано ни слова. Ограничилась сухим «отправляюсь искать себя», а на самом деле от него бежала. Боялась, что растворюсь, исчезну, потеряю рассудок. Ведь уже теряла – на все ради него готова была. Даже не представляла, что так можно любить – совершенно преданно. Заглядывала в рот, в надежде сыскать одобрение, искала его общества, как паломники ищут следы Миссии.
И Данила прекрасно осознавал, что мне тесно в его нелюбви, что она душит. Давит.
Мы со своими дикими отношениями зашли в тупик, поскольку мне необычайно хотелось большего – развития, прогресса, а Данила ничего этого дать не мог. Да и зачем, ему ведь и так было хорошо.
Из этой патовой ситуации для меня было два выхода: первый - остаться на прежнем месте, в его доме, терпеть нелюбовь и выпрыгивать из шкуры, стараясь для него. Сгорать и медленно загибаться, наблюдая, как он живет, ни в чем себе не отказывая, как меняет любовниц, как ездит с ними на курорты, мелькает в прессе. Обмирать возле киоска с глянцем, увидев Данилу в обнимку с длинноногой моделью на обложке, а потом неумело врать одногрупницам, отчего вдруг сделалось дурно. Терпеть смены его настроения, ждать, пока захочет меня, пока соскучится.
И второй выход – убраться подальше, постараться избавиться от хомута на шее. От этой болезненной любви.
Боже милостивый, как же я хотела избавиться от него. Освободиться.
И, что за наказание - когда нашла дело, что увлекло, позволило немного глотнуть воздуха – свежего, летнего, когда привыкла быть одна, засыпать, думая не о нем, а о расписании на завтра, он приехал.
Явился и стер в пыль все мои успехи.
Вот так ненавязчиво коснувшись тела, проведя ладонями, заставил вспомнить – как это, когда он внутри. Как жарко и тесно, когда наваливается сверху, давя весом на мгновение, чтобы прошептать на ухо, как я сладка. Как я безмерно влажна для него. И как от этих слов всё внутри сжимается, еще больше наливаясь жаром, а он хрипло дышит и прикусывает шею за ухом, отчего я разбиваюсь, брызжу осколками.
Раздразнил.
Заставил вспомнить, как с ним непередаваемо хорошо.
- Мира, - позвал отчим, - поедем домой, девочка.
Подняла на него взгляд, затуманенный картинами из прошлого, но с абсолютной уверенностью в сознании – ехать не стоит.
- Нет,- ответила твердо, - нет.
- Точно? – снимая с плиты турку и разливая напиток по чашкам, переспросил Данила.
- Точно.
- Тогда иди сюда, - позвал он, хлопнув ладонью по угловому дивану, - не зря же я ехал. Иди сюда и поцелуй меня, малышка. Я чертовски по тебе истосковался.
Я хотела сказать нет, даже руки на груди скрестила, показывая, что настроена воинственно, но что-то, мелькнувшее в родных до боли глазах, не дало раскрыть рта.
В глубине этих непостижимо красивых глаз, была тоска. Такая понятная, близкая, ведь я наблюдала ее в своих собственных зрачках: тоже скучала.
И меня потянуло к Даниле нечеловеческой силой. Толкнуло в спину, заставляя шагнуть навстречу, сесть на колени, обхватить его шею руками, зарыть пальцы в густых волосах.