Стянутая с плеч кольчуга с глухим шипящим перезвоном опустилась на пол. Следом полетела шелковая пропотевшая за день рубаха. Таймир взгромоздился коленями на постель и навис над скоропалительно выбранной суженой. Да, он выбрал ее сам, в очередной раз наплевав на какое-то там вшивое предназначение. Она такая ему нужна и была: умная, рассудительная, осторожная и знающая себе цену. Да к тому ж ведающая цену ему – немалое дело для жены. Коль уж примет его Истранка со всеми его душевными потрохами, так после в попреках злых не потонет. Да его изводить не станет: знает, что к рукам прибирает. Распаляя себя этакими вескими резонами, он почти рухнул на нее, лишь чуток попридержавшись на локтях. Придавил затрепетавшее девичье тело, ожег горячим дыханием ее шею. Коснулся губами ложбинки меж грудей в развороченном вороте рубахи. Истранка ожидаемо задышала часто, хрипло. Бестолково забилась под ним тем самым особым бабьим манящим образом. На отказ подобное трепыханье было похоже не больше, чем сиротливый огонек свечки на летнее солнышко. Таймир это знал, а потому без стесненья дал волю рукам.
Да вот только знал он об этой сладкой бабьей возне – как оказалось – не всё. Не всякая баба теряла в ней остатки разума – иная и находила. Так оно и вышло: Истранка потрепыхалась-потрепыхалась, да вдруг и опамятовала. Так горячо забилась, вцепившись ему в волосы, что Таймир невольно отпрянул. Из округлившихся девичьих глаз на него дохнула огнем пара разъяренных драконов. Ожгло нешутейно. Он даже слез с нее, замерев рядом на окаменевшем локте.
– Не смей! – жарко выдохнула Истранка и подалась от него к самому краю постели: – Я тебе на то воли не давала. И не манила. Коль тебе и померещилось чего, так сдуру. Я таким образом себя испытывать не стану. Дескать, коли понравится, стало быть, ты и есть мой суженый.
– Я сроду никого силой не брал, – даже обиделся Таймир и сел, потонув в знойных перинах.
– Верю, – силилась отдышаться Истранка, выпячивая в голосе строгость. – И меня не станешь. А по доброй воле я чужому суженому не отдамся. Ни ради мимолетной радости, ни в жены.
– Какому суженому?! – едва не взвыл Таймир, окончательно трезвея.
– Не вопи, – усмехнулась девушка, затягивая вязки на горловине рубахи. – И вообще рот не разевай. От тебя разит, как от всей твоей сотни после государева пира. Знатно же ты налакался, прежде чем сюда заявиться решился. Вконец моя матушка тебя запугала. Ну, да ты прости ее: не слишком умную, да незлобивую. Она за меня так порадоваться поспешила. Думала, что счастье мое устраивает, коль у нас с тобой все так ладно складывается. Не поняла сердешная, что ничегошеньки у нас не складывается. Не до того, чтоб еще и ладно вышло. Лада промеж нас не будет, сотник. Я за тебя не пойду, как бы меня туда не манило.
– Оно и видать, как тебя манит, – проскрипел Таймир и полез прочь с кровати.
– Сердце манит, – как-то уж больно рассудочно пояснила Истранка, вернувшись в кучу встопорщенных подушек. – Да тока головушка настороже держится. И сердечку моему обманувшемуся тянуться безоглядно за большой бедой не велит. А с тобой моя беда будет круче некуда. Ты мне всю мою жизнь заешь и не подавишься. Вынудишь колотиться бестолку о твое ледяное сердце. Отменную же долю ты мне нагадал! – уже всерьез сердилась она, изо всех сил удерживая голос от крика. – До самой смерти искательно заглядывать в твои мерзлые глаза! Выискивать там человечьи чувства. Добро бы еще просто не находить. С этим, пожалуй, я б смирилась. А то постоянно натыкаться на твои чувства к другой… Нет уж! Уволь меня от такого счастья! Бессовестно и предлагать-то мне такое. Не знай я тебя, так и вовсе бы прокляла за черную душу. Тока ведь тебе, я чаю, похуже моего приходится. За то тебя тока и прощаю. Вижу, что не со зла ты. Понимаю, что мною пытаешься отгородиться от чего-то… Толи немыслимого, а толи и вовсе страшного…– задумчиво сощурилась она, пытая его подобревшим взглядом.
Таймир торчал на краю постели и тупо пялился в пустоту. Ее взгляда толи не видал, толи намеренно не желал замечать. Истранка снисходительно хмыкнула, преотлично понимая: встопорщился и теперь не враз сговорится с разумом, бросив ломаться и пучить из себя мужика. Она бочком придвинулась ближе, колыхая перины. Коснулась его безвольной руки:
– Одного не пойму: коль уж так ее любишь, так чего ж вы не вместе? Почему не едешь к ней? Мне отчего-то кажется, будто она тебя ждет.
– Ждет, – выдохнул он, так и не отважившись взглянуть на разумницу, что отвергла его нелепые поползновения обхитрить судьбу.
– Ну? – подтолкнула Истранка, боле любопытствуя, нежели досадуя на неведомую соперницу.
– Шесть лет прошло, – неуверенно напомнил себе Таймир об этой якобы непреодолимой пропасти.
– Невелико препятствие, – уверенно отмела разумница его попытку смалодушничать.
– Отказался я от нее, – безнадежно выдохнул он. – Вышвырнул из своей жизни.
– Коль любит, так простит, – чуть приоткрыла свою потаенную зависть к сопернице девушка. – Я бы простила. Знала бы, что ты меня любишь, так и не такое бы простила. А она же любит?
Ему бы пощадить ее чувства, солгать, но язык не повернулся. Таймир весь подобрался и зло буркнул:
– Любит. С самого детства. С самой первой встречи. С тех же пор и ждет.
– Свинья ты, – разочарованно вздохнула Истранка и отпрянула обратно в гнездо из подушек: – И ее измучил, и меня изводишь попусту.
– К тебе я честно сватался, – обиженно набычился бестолковый мученик от любви.
– Да пошел ты к черту! – выругалась благовоспитанная купеческая дочь. – Упырище безмозглый! Бессердечный. Вот же еще свалилась на мою головушку сволота бездушная. А я-то размечталась, дура великоумная. Идиотка! Давай-ка, напяливай свое барахло! – подскочила она, гневно задышав на обидчика, и запустила в него подушкой: – Убирайся отсюда, лешак непотребный! И чтоб я боле тебя в жизни не видала!
Далеко в глубине дома послышалось поспешное топотание и придушенные женские голоса.
– Да скорей же! – жарко зашептала Истранка, соскользнула с кровати и бросилась подбирать тяжеленную кольчугу: – Застыл столбом, дурак неотесанный! И как тебя у полюбовниц твоих ни разу не застукали? Вот же болванище стоеросовое! Беги скорей. Матушка застанет, так нам весь век супругами мучиться.
– Истранка, я… – проблеял Таймир, отворяя окно.
– Да уж прощу, – хмыкнула та, выталкивая его наружу на гульбище. – Прощу, куда денусь? Торопись. А то вскоре и во дворе колготня подымется. Ты с конюшни влево бери! – зашептала она вслед, когда Таймир уже сползал по столбу, что поддерживал гульбище. – По дальнему сараю за хоромами скроешься. А там старый дуб ветками на ограду лег…
Как бы оно дальше не сложилось, но Таймир почти твердо знал: отныне у него есть еще один надежный друг. Почти надежный – время покажет. Нет, не ошибся он в этой девушке: и умна изрядно, и совестлива, и честь понимает правильно. А уж отшила его и вовсе знатно! Оно и верно: нечего из своей жизни стряпать несъедобное – подавишься и сдохнешь пропащим неудачником. От былой нудной застарелой боли в душе не осталось и следа. Он ловко перебрался на стену, цепляясь за корявый дубовый сук. Спрыгнул на улицу, нетерпеливо оглядываясь, дабы призвать Багрена. Тот утопал аж в конец улицы. И теперь объедал проросшую у подножия чужой ограды траву. Таймир не стал его сдергивать, не погнушавшись пробежаться к нему на своих двоих. Даже с удовольствием.
Теперь после разговора по душам с его возможной да несостоявшейся супругой отчего-то хотелось бежать со всех ног… куда-то. Да куда ж куда-то? Это, как раз, и понятно: к разношерстной своей судьбе, как обзывал ее Юган. Вот, вроде, никаких таких тайных откровений Истранка ему не выдала, а вроде глаза раскрыла. Эк она его оттянула! Вовек не позабыть. Стыдобище! И ведь во всем права, не придерешься. Свинья он распоследняя – радостно обзывалась душа, едва ли не распевая на все лады: свинья, свинья, свинища! И чего выламывался? Оно понятно: поначалу его башка просто уразуметь не могла, как это можно поджениться на оборотне? Да еще и самому оборотней настрогать. И на миг не верилось, будто у Ялитихайри нормальные дети случаются. Понятно же: вокруг него будут виться не детишки, а волчата вперемежку со змеями да ящерицами. А то еще и с какими гадами похуже. Пожалуй, мысли о детях бередили душу пуще всего прочего. Да и от самой оборотенки иной раз подташнивало.