— А как его подымешь, когда вы норовите платить докладами? — мрачно спросил старший брат, до этого молчавший.
— Какими докладами?
— Поясняю. Я тоже с этого колхоза. Первоначально, когда мы назывались «Смерть кулакам», еще жить было можно. Жрать давали. А потом, когда переименовали в имени Ежова, стали колхозника приучать вкалывать задаром. За так. Посеем — за это нам доклад прочитают. Уберем — за это еще доклад прочитают. А жрать не дают. Так вот, дорогой директор колхоза, учти: дурака за доклад работать ты еще найдешь. А земля задаром тебе рожать не станет. Ей тоже кушать надо. Она назем просит. Удобрение.
— Закон сохранения энергии, — строго прибавил тот, что в галстуке.
Я смотрела на Ивана Степановича и переживала за него. Ну чего он теряет время? К чему биться с этими лобачами? Разве можно их убедить.
— Я не случайно задал вопрос про деньги, — проговорил председатель задумчиво, как бы взвешивая, стоит ли входить в объяснения. — Не случайно.
Все трое уставились на него.
А он подумал, махнул рукой и пошел к двери.
— Обожди, — задергался Митька, — Иван Степанович!
— Чего ждать? — председатель ухватился за скобу. — А с твоими дезертирами говорить нечего…
— Мы, к вашему сведению, рабочий класс, — угрожающе сказал старший. — Не обзывайте.
— Вы меня хотите в дискуссию втравить? — Иван Степанович грустно вздохнул. — Не выйдет! А ты, Митя, принял решение — твое дело. Только гляди не просчитайся. Не знаешь ты еще всего.
Митька насторожился: не скажет ли председатель чего нового про огороды.
— Многого ты еще не знаешь.
Братья тревожно смотрели, не ушел бы председатель — старались догадаться, что у него на уме.
— В такой ответственный момент и так себя ведешь, — продолжал Иван Степанович с укором. — Ничего ты не понял, ничему не научился.
— Да ведь я почему не еду?! — взвился Митька. — Мне в Москве велели горло беречь! У меня ценный тенор! А меня в кузове возят! Лариска в кабинке, а я в кузове!
— Устыдил бы ты их, — зашумела с печки бабка, — Мыслимое ли дело затеяли!.. Отец всю жизнь наживал, а им бы только по ветру пустить.
— Ты читал в центральном органе статью: «Людям — значит себе»? — грустно спросил Иван Степанович.
— Нет, — насторожился Митька.
— А почитал бы… Я тебя давно предупреждал… Не знаешь ты всего. Недопонимаешь.
— Так они в кузове возят! И на бис вызывают! Горла не напасешься за так на бис петь!
— Ай-яй-яй! — покачал головой Иван Степанович и вышел.
— Ну вот! — закричал Митька братьям. — Говорил — сбиваете с толку. Не знаете ничего! Машина будет?
Я сказала, что будет.
— Ладно. Если в кабинке — поеду. Хрен с ним. Только уговор — на бис петь не стану! Хоть пол простучите — не стану.
Мы вышли.
Я спросила председателя, что за статья в центральном органе.
— А ты думаешь, я читал? — ответил он. — У меня за две недели газеты лежат не читаны. Где оно, время-то?
И мы поехали к Денисовым.
У них живут мать без отца и шестеро дочек. Бабье царство, а в избе постели не прибраны, на полу тряпки. Двери целый день настежь. По столу ходят куры.
Старшей дочери Денисовых лет тридцать. Она девушка, на лицо страшная, как война. Вдобавок — злющая, все кидает. Болтали, что замуж она не вышла из-за имени. Звать ее Фекла. Но у них ни одна дочка не нашла еще постоянного мужа, так что дело тут не в имени.
Вся семья отчаянная, бесшабашная. Как соберутся вместе, так и давай лаяться и между собой и с матерью. А меньшие — двойняшки, хоть им и десяти нету, довели учительницу до истерики. И понятно: отвечают одна за другую, а отличить их нет никакой возможности.
Когда мы вошли, мать гладила ворох белых халатов, Фекла в бигудях калила семечки, двойняшки перебирали картошку и баловались.
— А ты вроде похудела, мать! — весело зашумел Иван Степанович с порога.
— Похудела! — отозвалась хозяйка. — Восемьдесят кило было, девяносто осталось!
Иван Степанович спросил, где остальные дочки.
Мать сказала — на ферме.
— А Дарья?
— Шут ее знает, где ее носит. Загуливает, язва! Они у меня все бедовые — с молошных зубов гуляют.
— Чего ж ты ее ругаешь? В мамку! — смеялся председатель. — Небось и сама обожала, когда тебе мужики пятки чесали.
— А я и сейчас обожаю. Мой сезон еще не прошел!
Она звонко расхохоталась, большая, здоровая, загорелая, как шоколадина.
— При детях не совестно, — проворчала Фекла. — Какая вы, мама, право, чудачка аморальная!