— Точно, Труш, — соглашается лейтенант. — Наверное, с Украйны?
— Наверное, — врет Несмелое, и выросшая за ночь щетина колет ему лицо. Он с опаской глядит в сторону оператора, но тот спит, открыв рот, посапывая обгорелым носом; обнимает шлем, как голову девушки.
А может, наш хохол — и не хохол, а нормальный еврей? В Харькове евреев много, смутно догадывается партизан, наблюдая за треугольным хохлацким носом.
Если через пять минут не спустимся — помру, — сухая русская и вправду погибает от болтанки, от вчерашнего ли солнца. Обирают подол ее быстрые пальцы. Камешки с Тянь-Шаня сыпятся перед внимательным старшим лейтенантом.
— У меня тоже смешная фамилия, — говорит вдруг очнувшийся оператор. — Грач!
— Нормально, — радуется лейтенант, — через минуту снижаемся. Прямо по борту — столица Киргизской Советской Социалистической Республики, виноват, город Прунзе! Здесь живет одна моя хорошая знакомая — Оксана Займидорога. Я ей всегда говорю: Ксан! займи денег!
— А я ей говорю совсем другое. — И оператор подмигивает старшему лейтенанту.
…Вертолет приземляется на дальней окраине. На клумбу опускают трап, и по очереди — Грач, Несмелое, сухая русская — прыгают на землю, которой так гордится Абды Киргизбаев, к которой совершенно равнодушен Грач, которую никогда не полюбит сухая русская и от которой так устал бывший белорусский партизан.
Как легко не любить! Мы не любим с Несмеловым эти степи, ветер с Гоби, и пендинскую язву (не любить — как дышать), крокодильчиков пустыни варанов, горы, юрты, запах кошары, и травы чий серебряные нити, и кумыс — вино Магомета. Выпьешь утром — и трясет лихорадка.
— Укусил кумыс, — засмеется старая апа в браслетах.
— Продай, апа, молочка для русской. Кислого молочка. Коровьего.
Но и простокваша пахнет овцою.
В сухой русской много кровей. Текут не смешиваясь. Одна иссыхает от страсти. Другая бьет ключом. Третья впадает в море…
Сценарист Веня глядит на пятки дервиша — на черные пятки, ходившие в Мекку. Веня уже купил в Центральном универмаге остроконечную войлочную шляпу; аксакал, — смеется Роза, показывает белые зубы, не зубы — ягнята, — так пишут местные поэты или так переводят на русский. Но черные пятки дервиша все равно больше волнуют. Дервиш был в Мекке, вернулся и теперь спит в тени чайханы на базаре.
Мог бы я так спать, сокрушается Веня, если бы побывал у Стены Плача? Дервиш спит, как роженица. Главное дело сделано. Почему я никогда не ношу с собою записную книжку? Это хороший образ. Да, земля здесь уходит не к Уралу, она катится совершенно в другую сторону, откуда и пришли эти ноги. Пришли. Устали. Спят.
Когда зеленая муха садится на пятку, пятка вздрагивает, дервиш перемещается на другой бок и опять спит на базаре, где беспаспортные корейцы торгуют овощами в жгучем засоле, Сюда и пришел Веня, чтобы купить у корейцев острого корейского перца и красной корейской капусты. Все так делают. Этому Веню Роза научила. Она же сказала:
— Смотри, спит дервиш!
И Веня смотрит.
Розе вчера понравилось целоваться с Веней. Высокая грудь девственницы дышит часто и нервно. Запаха трубочного табака ей потом будет не хватать в ее первом мужчине киргизе, кинорежиссере… Но Роза не ведает, почему блестят Венины глаза так драматически. Веня вспоминает, где Мекка: он морщит лоб, представляя географическую карту. Учительница географии в их школе натянула ему четверку с трудом, незабвенная Эсфирь Соломоновна никак не могла взять в толк, почему еврейский мальчик такой мишигинер… А где же Вавилон? В Иране? В Ираке?
— Эй, товарищ! — манит Веню узбек в синем халате.
— Он зовет тебя, — говорит Роза, — тот парень с урюком.
— Приезжий?
Как скорбно блестят глаза у продавца урюка!
— Из Москвы, — улыбается Веня.
— Еврей?
Веня удивлен. Он считает — у него европейская внешность.
— Еврей. — Теперь и Роза улыбнулась.
Узбек нежно глядит на Веню.
— Тогда пусть у меня купит курагу и урюка. Таких нет на всем базаре. Их сушила моя бабушка. Хоп?
— Хоп! — соглашается Веня. Принимает в руки обширный пакет.
— Еще приходи! Поговорим! Хоп? — кричит узбек вслед Вене и Розе.
— Хоп! Хоп!
Почему Роза так не любит узбеков, задумался Веня в такси между Розой и сухофруктами. Но сказал осторожно:
— Какой красивый узбекский халат!
— Не узбекский — каракалпакский! — сухо поправляет Роза Веню. — У этого узбека и у вас одна нация. А бабушка у него точно из Бухары! Он — еврей! Настоящий! Не такой, как ты! Вот я — настоящая киргизка! А разве ты, Веня, настоящий? Ты не знаешь своего народа, и говоришь ты только по-русски, и называешь себя, как русский. — И Роза смеется: — Веня!