— Бессовестный.
А еврей — бабе:
— Да это мой селезень!
А селезень уже до пирогов добрался. Баба терпела, да как заорет:
— Убери свого селезня с моей капусты!
Смеху было!..
И еще.
Решила молодуха мужу изменить.
— Все гуляют, и я не хуже!
Муж отлучился, она кавалера и позвала. А прежде всего того щей подала гостю, куру с гречкой, а на десерт — мед в сотах. А тот, дурак молодой, мед с воском съел. Съел — и на стенку полез. Не на бабу. И воет. Волком!
А тут муж старый вернулся. Все понял и велит жене:
— Топи печь! Растопляй, да жарче!
Она от обиды рыдает, но истопила.
Муж дубину взял и парню:
— Снимай порты!
Тот снял. У мужа — дубина, он и командует:
— А теперь на печь — пузом.
Парень лег на теплое, воск в животе и размяк.
— Ну что, — муж спрашивает, — лучше теперь?
А парень с печи:
— Лучше! Лучше!
А муж:
— Теперь еще лучше будет!
И дубиной — дурака.
А с молодухой своей по-мужскому обошелся…
А теперь мой анекдот. Из жизни. Про веревошника.
У меня золота нет! Было, да спустила. Легко отдала — потому досталось легко. Конечно, через любовь… Кавалеров вокруг — целый круг, это уж как всегда, ну, веревошник один и стал приставать. Мы с ним на чулочно-веревочной фабрике работали: я — поваром второй руки, а он — веревошником. И кустарем отдельно промышлял. Какое хозяйство без веревок? Денежки у него водились! И ручищи — во! Он ими что угодно мог скрутить. А мне крупные мужчины всегда нравились, и довел он меня сперва до крыльца, а потом уже до кровати. Поборол: значит, такое счастье наше женское — отдаваться, а я хоть и захмелела, но здравая. Любить-то я его не любила ни чуточки! Веревошник от страсти дрожит, а как стал пиджак снимать, из карманов кольца золотые вытаскивает — груду! — и на постель швыряет.
— Все твои, дорогая!
Рычит, как тигр.
— Бери-бери, дорогая!
Страсть грызет, так — дорогая.
А я, только он свое золото разбросал, совсем трезвая стала, потому что проделки эти с кольцами известны были в Чирикове: та, имя здесь ни к чему, подруга моя чистосердечно рассказывала и плакала горько, как знакомый ее — а теперь понятно кто! — в такую минуту кольца к ногам ее швырял, а после с грубостями выгнал и подарки отобрал.
И я этому веревошнику тихим голоском, чтоб не спугнуть, говорю:
— Ах, — говорю, — какая в ваших руках сила необыкновенная!
А он, уже припадая:
— Я ими веревки вью!
Ладно, думаю, веревошник наглый, я тебе, веревошник, за нашу сестру отомщу!
И в любовной игре голову не теряю, колечко золотое незаметно рукой — толк! толк! — и к ногам, а к ногам подвинула, так пальцами и зажала. Пальчик короток, и я его еще пуще подвернула.
А после всего стал этот кольца свои собирать, а одного — с камушком алым — нету. Всю меня обыскал! А я себе посмеиваюсь: дурак ты, веревошник! Жадный! Да и мужчина никакой!
…А после кукушона, как тот прилетал, сказала я своей Евочке:
— Как хочешь — думай, как хочешь — относись, а уж этот мой день — не рождения, а юбилей! Как хочешь — относись…
И купила Евочка две курицы. Подружек моих — четыре, а курицы — две. Запекла кур, пюре изготовила, вина взяла шампанского… А пюре получилось исключительное, потому из натурального молока. Его я сама от сторожа принесла. Сторож — давно знакомый, участки плодово-ягодные сторожит, и у него — корова, козы две, свинья. Сало — вот какой кусок дал, с ладонь, это уж в подарок. Еще салаты нарезали: оливье и с помидорами. И рыбу Евочка пожарила. А зять Еву спрашивает:
— Почему, жена, когда ты рыбу жаришь, я один кусок съем, и не надо больше, а вот если теща — три куска, а могу — четыре, — почему?
— А потому, — говорю, — милый зятек, что я рыбу мороженую никогда не оттаиваю! А Ева, твоя жена, ее моет, скоблит, и весь рыбий сок из рыбы уходит… Какая уж тут рыба! Не рыба, а клецка!
Обиделась Евочка:
— Вы, мама, обязательно скажете, а вам так ничего и не скажешь!
— Я тебе — мать, и я правду говорю, ты не обижайся. И шьешь ты, Евочка, и вяжешь, и сготовить что хочешь можешь, но ты, не сердись, не кухарка ты против меня. Против меня в этом деле никто не выстоит. У меня — талант. И попы Преображенские так считали. И другие многие. Я самому писателю Михалеву рыбу делала! Так он задохнулся от восторга, а за блины руки целовал…
Да!
…Все у меня было, что Господь дает людям не за деньги.
И возлюбленные были страстные.