А супруга его, Нонна, эта — колбасу копченую с жиром. Из пайка. Таким кухарка ни к чему!
А Семена Григорьевича из соседнего отделения, майора в отставке, который ко мне ходит, спросила:
— Ты, Сеня, что любишь?
Он думал-думал:
— Сосиски с капустой.
— Да, Сеня, — говорю. — Жаль, в молодости не встретились! Я бы тебя накормила!..
А Зинаида Николаевна наполеон ценила с кремом заварным. Мой секрет, потому что в крем сливки вбиваются.
А Полина-артистка — сдобные розочки с корицей. И еще бутерброд послевоенный — на черный хлеб песочек сладкий… Сладкое любили обеи, потому что дамочки!
…Бегает сейчас где-нибудь моя Полина, волосами трясет — ни причесочки, ни перманента, ничего такого нет. И денег нет! Муж ушел, а в ней кокетства никакого. Зимою в платке, а летом так: сумки схватит, одну через плечо перекинет, другую в руку — и побегла. И волосами трясет!
И в замужестве волосами трясла.
Учила я ее:
— Надень, — учила, — косынку какую-никакую! Хотя ситцевую!
— Нет, — отвечает, — у меня такой косынки.
— Ты же, — говорю тихомолком, — мужу своему винегрет волосами посыпаешь! Вчера волос свой в тесто слоеное закатала! Разве мужчина доволен будет? Тем более полнокровный.
Она послушается, я же ей как родной дочери, резинку с пузырька аптечного сдернет, а валерьянку пила стопками! волосы сквозь колечко проденет, шиш на голове закрутит, а в кухоньку муж входит: солидный, гладкий, с усами и в халате до пят. Она в дверь с сумками своими, а он к телефону и громко так — «Мосфильм»? Это Иван! — его Иваном звали, а ему ответят голосом писклявым, я не глухая, он сразу трубку к ушку и в кабинет, а потом бритвою пошумит, и был таков. До полночи. Кинорежиссер!.. Проказник вроде попа Григория! Да! А к моей — подружки. Сядут в кружок и чаи гонять, а подружки — кто без мужа, а кто и замужем не бывал, а только все с детьми — Маши, Кати, Андрюши да Саши, а других и нет. И когда они, бедные, их нарожали, если одно им развлечение — у подружки вечер провести?!
Правда, был один, из себя видный, Митя-музыкант, захаживал, но не как кавалер, а всегда с милой красавицей. А лучше — двумя, а то и с пятью придет. Голодный, а глаз живой. Девушки его там — кофе или чай, по обыкновению, а он — яичницу спросит.
Съест с удовольствием, а я ему — супцу.
Он и суп съест.
Скажу:
— Крылышко куриное от обеда осталось…
У него глаз засветится, он и крылышко обглодает.
Хороший человек!
Плохой — всегда в еде виден. У плохого все с неудовольствием. Или с подозрением. Вилкой еду ковыряет или вынюхивает. А этот — молодец! А как насытится, голову опустит в кручине, да как взвоет по-казацки, и девчонки за ним тоже взвоют. Прямо как на пожне. Талант! Зажигательный! Я талант всегда чую. У меня тоже — талант! Что угодно изготовлю. Ничего, что слепая. Руки помнят.
Раздумалась так, а рядом дышат. Семен Григорьевич дышит — курил в жизни много! На табуретку сел и дышит.
Я — ему:
— Что, милый человек? У меня из-за катаракты с этой стороны и не видно ничего. Одна чернота! Выписывают? Из дома вести какие?
А он молчит — молчать привык: у него жена умерла, а сынок с семьею в Хабаровске — подполковник.
— Может, — спрашиваю, — это не ты, Сеня?
— Я.
— Что молчишь, раз пришел?
А он:
— Я вас, Наташа, очень уважаю, но нет такого города — Чириков!
— Как так, чтобы не было?
— Везде смотрел — нету! Писатель есть вроде.
— При чем тут писатель? — говорю. — Каких только писателей не бывает! Уж я знаю!
А Семен Григорьевич:
— Карту глядел, она у нашего главного в ординаторской висит, карта всего Союзу, глядел-глядел, а Чирикова не нашел. Я и сослуживцу звонил, по политчасти он, от него про писателя узнал. В энциклопедии написано.
— Какая, Сеня, энциклопедия? По гомельской шоссейке два моста проедешь, и вот он за поворотом, Чириков, и будет сейчас! Обиделась я, Сеня, уходи лучше! Чирикова нет!
Ушел, а в груди — сердцебиение. Ведь лет десять, а то и больше из Чирикова писем не получала. Не пишет никто. Да и не отвечает! Поумирали? Разъехались? А вдруг переименовали Чириков? Укрупнили с присоединением? Да и затопить могли, не дай Бог!
Тут Ева появилась с котлетами, а у нее всегда котлеты разваливаются, и так мне своих котлет захотелось. Ну и сказала:
— Забери ты меня отсюдова!
А Ева:
— Чем вам плохо, мама? Лежите отдыхайте! Карамельки — вот, пососете! Зефир в шоколаде от артистки твоей. Я бы сама, мама, здесь полежала, отдохнула от нервотрепки… Вы, мама, эгоистка! И всегда такая! На дачах жили с ваннами, чужих детей нянькали!