Все это делается вверху, люди привязаны к железным лестницам, лестницы тщательно прикреплены к колонне. Как будто все? Можно уже уступить место сварщикам? Нет, выверка еще не закончена. Начинается ее третья стадия. Она называется контрольно-инженерной. Комнатный в последний раз проверяет правильность положения колонны специальным высокоточным теодолитом. Все ждут, что он скажет. Иногда звучит приказ: «Еще на два миллиметра вправо…» Но чаще всего инженер бросает: «Все хорошо, можно варить!» И сварщики начинают заваривать колонну. А подъемный кран уже несет вверх новую колонну или новый ригель, новую конструкцию. И эти новые стальные громады проходят через те же стадии установки, выверки и сварки.
Николай Клименко закуривает свою неизменную трубку и вспоминает, с каким трудом удалось приучить всех монтажников к этому новому, точному стилю работы. Ведь все монтажники пришли сюда, на Комсомольскую площадь, после многих лет труда. У них уже выработались определенные навыки, приемы, взгляды. Здесь же, на семнадцатиэтажном доме, потребовалась новая культура, иные приемы и навыки, более высокие требования к себе и другим. Иван Галдаев не сразу убедился, что величайшая точность должна сопутствовать каждому шагу монтажного труда. Теперь он — поборник передовой трудовой культуры. Две девушки-геодезистки, Бушинская и Лапикова, помощницы инженера Комнатного, пришли на стройку в качестве простых работниц, у них не было ни знаний, ни опыта; теперь они уже прекрасные выверщицы. Они сами были свидетелями возникновения и становления новой профессии, полюбили ее, начали учиться, и им доверяют самые ответственные задания. Да и все, кто трудился и трудится над сооружением каркаса, — от управляющего трестом до рядового монтажника, — прошли своеобразную жизненную школу, и каждый из них внес в эту школу толику своего труда, своих знаний, своего технического кругозора и, как выразился Николай Клименко, своего «технического сердца».
1952
ШПИЛЬ
Утром люди, проходившие по Комсомольской площади, увидели шпиль высотного здания гостиницы. Накануне его еще не было. Казалось, что за один вечер, за одну ночь чья-то мощная, исполинская рука воздвигла эту восьмигранную громаду на стодвадцатиметровую высоту. Сверкая на солнце своими стальными гранями, шпиль возвышался над городом.
Все останавливались, с восхищением следя за спокойными и уверенными движениями человека, двигавшегося ввысь вдоль граней шпиля. Если бы люди, стоявшие внизу, могли приблизиться к площадке, где установлен шпиль, они увидели бы, что человек этот не карабкается, не ползет, цепляясь за уступы граней, а идет по лесенке будничной походкой, словно он поднимается не на двадцать шестой, а на второй или третий этаж своего дома.
Тысячи пар глаз улавливали каждое движение смельчака, будто само бесстрашие демонстрировало там, на шпиле, свою горделивую и прекрасную силу. Человек поднял и опустил руку. Потом он повторил это движение. Этим условным знаком он дал понять своим товарищам, что достиг цели и теперь наступает тот торжественный момент, к которому все они — монтажники стального каркаса высотной гостиницы — стремились больше года. Человек выдвинул трубку из стержня шпиля, и над величественным каркасом дома, над Комсомольской площадью, над Москвой развернулось гигантское кумачовое знамя — знамя победы и трудовых подвигов, знамя мира и свободы.
— Молодец, Склянкин! — крикнул бригадир монтажников Иван Галдаев, и все стоявшие внизу зааплодировали, хотя человек, поднимавший знамя, не мог слышать ни восторженного одобрения Ивана Галдаева, ни оваций монтажников, каменщиков, плотников — всех, кто наблюдал подъем знамени.