Но, по-видимому, он все-таки задремал. Шурепа очнулся от явственного стука. Он прислушался — где-то сбоку. Потом далекий, едва слышный говорок отбойного молотка. Шурепа улавливал секундные перерывы и ударял по стойке. Он опасался, что пройдут мимо — ведь в момент обвала он был в пятом уступе, там его могли искать, туда могли пробиваться. Но сигналы все-таки были услышаны. Молоток приближался. Шурепа взглянул на часы — без четверти десять. Утра или вечера? Конечно, утра. Не мог же он проспать целые сутки.
И совсем неожиданно в боковой стенке появилось отверстие, маленькое, едва пролезла рука.
— Я здесь! — крикнул Шурепа.
— Здоров? — спросил его Степан Онуфриенко, забойщик, друг, один из двух братьев Онуфриенко. — Здоров? — повторил Степан, так как Шурепа не ответил.
— Здоров, здоров.
— А где Малина? — это уже спрашивал Марк Дудка, начальник участка капитальных работ.
— Не знаю, он был наверху, — ответил Шурепа.
Онуфриенко расширил отверстие, пролез к Шурепе, хотел помочь ему, но тот сам выпрямился и зашатался. Его взяли под руки, врач дал ему глоток воды и повел к выходу, наверх, где его ждала жена Евдокия Тимофеевна, да и все шахтерские семьи со всех окрестных горняцких поселков.
— А где же Саша? — бросилась к Шурепе жена Малины, Нила Петровна, по ее смуглому красивому лицу текли слезы.
— Не видел, но думаю, что жив, — ответил Шурепа, чтобы ее успокоить.
Она вскрикнула, заголосила и упала на чьи-то руки.
Теперь я еду к Ниле Петровне и Александру Захаровичу в гости. «Они живут в поселке Белый, у самой реки, километров десять, не больше. Спросите Малину — их все знают, покажут», — напутствовал молодой инженер.
Алексей Иванович, предложивший подбросить меня, нетерпеливо прибавил газ, открыл двери машины. Я вскочил почти на ходу, и мы помчались по ровному асфальтированному шоссе.
— У меня брат там живет, тоже шахтер, забойщик, — вот и побываю у него, — объяснял Алексей Иванович свое желание съездить со мной в поселок Белый.
— Старший брат?
— Какое там, — младший, Николай. Ведь когда-то звал меня: «Иди, Алексей, в забойщики». А я не пошел, хотел по земле ездить, а не под землей ползать. Вот и получилось — Николай уже на пенсии, а я еще баранку кручу. И еще семь лет крутить. Шахтерам — почет, льгота. А чем я хуже? Разве баранку крутить легко?
Алексей Иванович и сам не был убежден, что водителей легковых автомашин надо было приравнять к забойщикам по срокам выхода на пенсию. Но в нем явно пробуждается спорщик, и объектом он на сей раз избрал своего младшего брата.
— И представьте себе — не хочет уезжать с шахты. Домик себе построил, живет с женой и никуда ехать не хочет. Что ему этот уголь, медом намазан, что ли? Зову его в Луганск — не хочет. Держит что-то, не оторвешь.
Я еду и думаю об этом великом «что-то». Как много прекрасных дел свершили люди во имя этого «что-то», на какие подвиги шли, с какими жертвами и лишениями мирились, какой силой духа поражали мир. И всему «виной» это застенчивое, невыразимое, таинственное «что-то».
— Я думаю, что и вам, Алексей Иванович, живется не так уж плохо, если зовете к себе брата. Или я ошибаюсь?
— Ошибаетесь. Прямо скажу вам — неважно живем.
— А что так?
— Ну, не то, нехорошо. И объяснить даже не могу, ну, неважно.
— В чем же эта неважность?
Но Алексей Иванович замолчал. Разговор явно не клеился.
— Дом у меня хоть и новый, — продолжал Алексей Иванович, — но тоже, скажу вам, неважный — черепицы не достал.
— Сколько же комнат у вас?
— Ну, это неплохо, четыре комнаты.
— А семья?
— Теперь двое — я и жена. А до этого жили втроем, мать жены, попросту говоря — теща, с нами была. Хорошая женщина, до ста одного года дожила.
— И сад есть?
— Ну как же без садика? Что ж мне, на базар за яблоками ходить? Или за вареньем?
— Не хватает еще и своего чая, — пробую я пошутить.
— Чай? Кто ж его пьет? Что мы, узбеки, что ли?
— А что же вы пьете?
— Компот. Сварим ведро, в холодок поставим и пьем целый день. Сладко, вкусно, полезно. А чай? Что в нем? Горечь и отрава… Вот и поселок Белый, — кивнул головой Алексей Иванович.
Мы подъехали к реке, свернули в узенький переулок и остановились у дома Александра Малины.
Малина еще не работал. После лечения в больнице и в санатории на Южном берегу Крыма он продолжал отдыхать дома.
Мы садимся с ним к столу, в большой комнате прохладно и тихо. Он задумывается, потом тихо говорит:
— Попробую вспомнить все, что со мной там было. Это началось в седьмом часу вечера. Я был тогда в восьмом уступе.