Каждые полчаса по телефону сверху задавали один и тот же вопрос:
— Сколько прошли?
— Полметра, — отвечал Дудка.
График выдерживался с железной настойчивостью. Так были пройдены — первый уступ, второй… И когда вступили в зону третьего уступа, то ли Рудоман, то ли Малыш услышал какой-то стук. Не сигнал ли это? Пробились еще на полметра и снова прислушались. Какой-то далекий, едва слышимый удар, будто сама земля звала отважных людей, подбадривала в их подвижническом пути. «Стучит, как далекий дятел», — сказал Онуфриенко.
— Но под землей нет никаких дятлов, — усмехается теперь Дудка, — я понял, что это человек. На душе стало легко — стало быть, кто-то из них жив. Поверьте, последние три метра в третий уступ мы проходили не три часа, а два. Ну, может быть, с минутами.
Так через семнадцать часов был найден и спасен Анатолий Григорьевич Шурепа.
От него забойщики узнали обо всем, что произошло в лаве в момент обвала.
— Где может быть Малина? — спрашивали Шурепу и под землей и на поверхности — в своеобразном спасательном штабе, где были и Шалимов, и Левченко, и Харченко.
— Думаю, что в восьмом или девятом уступе, — я ему кричал: «Беги наверх!» — но он не ответил. Или я не расслышал. Треск и шум был порядочный…
Восьмой или девятый уступ — шутка ли, почти еще пятьдесят метров, а может быть, и больше. И все же первая победа окрыляла людей, убедила их, что путь, избранный ими, правилен. Правда, чуть-чуть быстрее начал подвигаться по верхнему штреку и Влахов со своей бригадой. Но у них впереди еще было двадцать четыре метра завала. И снова все надежды обратились на группу Марка Савельевича Дудки.
Шалимов спросил Дудку по телефону: не хочет ли он отдохнуть. Забойщики-то сменяются, поднимаются на поверхность, а Марк Савельевич?
— Я уже думал об этом, — ответил Дудка, — но, пожалуй, это неразумно. Здесь каждую минуту или даже секунду может что-нибудь случиться. А передать другому, что я здесь увидел, понял, узнал о характере лавы, вряд ли смогу… Придется терпеть, Константин Васильевич.
Харченко предложил:
— Может быть, прислать фронтовые?
— Не надо, — ответил Дудка, — я даже с этим потерплю… Только помните — я отказался, за это двойная порция на фронте полагалась.
Он любил шутить в любой обстановке.
К исходу первых суток они пробились к четвертому уступу. Там было все разворочено, как после тайфуна или смерча.
— Нет, здесь Малины не может быть.
— А под обломками?
— Нет, он жив, я уверен, — ответил Дудка в телефонную трубку.
Эта фраза Марка Савельевича мгновенно передалась во двор, где сидели или стояли тысячи людей — жители горняцких поселков. Это было и их бедой, хоть речь шла только об одном забойщике — Александре Малине.
Но в каждой шахтерской семье его уже называли Сашей, знали все детали его жизни, как и Нила Петровна, ждали добрых вестей от Марка Савельевича или Влахова. Вот почему слова уверенности Дудки были тем успокоительным бальзамом, в котором все нуждались: и шахтеры, и их жены, и знакомые, и незнакомые Малины. Ведь через день-два и их мужьям, сыновьям или отцам придется идти добывать уголь. И трагическая гибель одного не только отзовется болью, состраданием, участием, но и внесет тревогу в шахтерские семьи. И не скоро эта тревога рассеется — это знали все.
Знал это и Марк Савельевич. Вот почему он обдумывал каждое слово, которое передавал наверх. Была ли у него в самом деле такая уверенность, что Малина жив? Нет, ее не было. Что ж — он обманывал себя и других.
— Только других, — говорит теперь Дудка, — и не жалею об этом. Ведь всем было тяжело — и нам и им, наверху.
Самым трудным оказался шестой уступ — к нему пробивались три смены, восемнадцать часов. Это был центр всей катастрофы, если только у подземной катастрофы есть какой-то центр. Здесь все еще было в движении: порода, уголь, стойки — все смешалось. У всех забойщиков было такое впечатление, что они приблизились к опасному участку. Двигались медленно, лучше крепили пройденный путь. Стояли подальше друг от друга. Если погибнет один, он не потянет за собой другого, третьего… И опять — впереди Дудка.
— Марк Савельевич, не ходите, дайте я попробую, — кричал Рудоман, — я ведь обещал Марье Ивановне…
Дудка полз, не слушая, проверяя каждый сантиметр, ощупывая каждый камень, каждую стойку. Он хорошо знал свою жену, Марью Ивановну. Она его поймет в любых случаях.
И в этот же вечер вторых суток, может быть в тот же час, на шахтном дворе, у нарядной, появилась высокая и молчаливая женщина. Это была Марья Ивановна Дудка. Она пришла сюда впервые, хоть и знала, что ее муж вторые сутки пробивается к Малине и подвергается самой большой опасности.