— А я вовсе не чувствую себя старухой.
— Вот и прекрасно. Подольше сможешь помогать девочке.
Я и помогала. Ходила прибирать в новой квартире, чистить Ленину обувь, стирать. У нее самой на это никогда не оставалось времени. Я взвалила на себя все, надеясь, что она продолжит учебу. Но ей ничего не нравилось, не интересовало, кроме тряпок и поклонников. Когда я отказалась от компенсации, связанной с моим судебным делом, она рассердилась не на шутку:
— И ты не взяла таких денег? Сколько на них можно было бы купить!
— Деньги — не главное. Стыдно оказаться рабом вещей.
— Ну, это старо. Теперь рассуждают иначе.
Она часто меняла работу. Я пыталась как-то вмешаться. Янис сказал: «Брось. Она — взрослый человек. Жизнь подскажет, как лучше».
Не подсказала...
И вот Янис умер. Я попросила Малду обзвонить боевых товарищей: он был одним из нас, и, что бы там ни происходило, мы, фронтовики, должны держаться вместе до последнего часа на этой земле.
Не мне судить его. Может быть, лишь сейчас, окончательно потеряв его, я с предельной ясностью поняла, что он пытался самоутверждаться как мужчина: оберегал свое единовластие в доме, стремился к упрочению отцовства сомнительной ценой рабского преклонения перед нашей приемной дочерью; требовал безукоснительного сохранения угодного ему порядка, начиная с поддержания определенной температуры воздуха в нашей комнате и кончая выбором телевизионной программы и временем сна. Зато я никогда не чувствовала себя женщиной — подругой и возлюбленной...»
Я всегда просматриваю объявления в траурной рамке. И однажды в «Ригас Балсс» наткнулась на такое: «Умер мой горячо любимый муж Янис Заур... Скорбящая жена Ивета Зауре». Я и не подумала, что это тот Янис — разведчик. Ведь его жену звали Диной! Да и разве мало в Латвии Зауров? Только позже Малда объяснила мне.
— Бедная Дина, — сказала я. — Непременно схожу к ней.
— Сходить, конечно, можно и нужно. Учти только, что смерть Яниса ничего уже не могла изменить к худшему. Женскую долю ее он искалечил, отнял и последнюю надежду — дочь. Избаловал девчонку так, что ничего путного из нее не вышло. По-моему, Дине горевать не о чем. Может, бог даст, еще встретит порядочного человека... Так что, когда пойдешь, о Янисе не сокрушайся...
«Как хочется тишины, покоя. Но тишины нет. В нашей огромной квартире шесть семей. Малда как-то сказала, что Ингрида обещала похлопотать у начальства, чтобы мне выделили однокомнатную квартиру. Вот было бы счастье! Она еще сказала, что такая квартира будто бы положена мне по закону. Теперь появилась мода кочевать из одного нового дома в еще более благоустроенный. Старые квартиры оставляют детям, а ради расширения площади прописывают «мертвые души». Она права: так сегодня поступают, но, к счастью, не все. Рабочие себе такого не позволяют, а если уж приходится совсем туго, долго и усердно собирают деньги на кооператив. Ну, а кто же из фронтовых девчонок живет в роскошных квартирах? Вот Рута: с одной ногой — на шестом этаже без лифта! А сама Ингрида? Читала в ее «Биографии одного поколения»: тридцать лет без удобств и кухни; бюрократы не сочли нужным дать ей что-нибудь получше, а мы, ветераны, требовать не умеем, скромничаем.
Мне тоже нужна самая малость. Я ведь одна. Лена который уж год под собственной крышей. Не исключено, что у нее живет какой-нибудь парень. Это мне бы надо знать точно, но я не знаю. Устала быть следопытом. После похорон Яниса она подошла ко мне, обняла, поцеловала: «Бедный папочка, не спутался бы с этой — жил бы еще да жил!» Я ожидала, что она пожалеет и меня, посочувствует, скажет, как в детстве, «мамочка»; тогда я, наверное, забыла бы прошлое, простила все на свете. Но она не сказала...
За какие грехи судьба отняла у меня счастье жены и матери? А начало ведь было! Какой радостной прибежала однажды Леночка из школы: «Мамочка, я сегодня получила отметку! Первую в жизни!» — «Ты у нас молодец!» — поцеловала я ее. «Смотри!» — и она гордо протянула дневник. Там была двойка. Я смутилась. Только что я ее похвалила. Что сказать теперь? Что это самая плохая отметка, которая никого не радует, но всех огорчает? Но можно ли было разрушать ее самую первую школьную радость?