...И снова кто-то тронул меня за руку, как давным-давно:
— Разрешите пригласить вас, мадам?
Седой человек с моложавым лицом. И для меня, оказывается, нашелся партнер. А почему бы и нет? И я замешалась в пеструю толпу.
Потом он проводил меня в бар. Вот так раз — Олга, Скайдрите и Велта все еще куковали там! Мой муж Артур терпеть их не мог, считая, что они просто завидуют моему счастью, что замужней женщине не следует дружить с одинокими, не способными думать и чувствовать нормально, и что они даже чуть ли не восстанавливают меня против него.
Семейное счастье. Нашу совместную жизнь можно было называть как угодно, только не семьей, — это я поняла давно, не решаясь, однако, признаться в этом открыто. Однажды я сказал Артуру: «Семья — это святыня!» Он ответил: «Ты просто не от мира сего. Бывшие фронтовики вообще все чокнутые. ..» Ну да, мы были чокнутыми, наверное, потому, что больше остальных жаждали любви; но каждая женщина хочет быть любимой, любая замухрышка и то мечтает о чуде любви. Если жена чувствует, что ее не любят, она озлобляется или же вянет, как цветок, сорванный и брошенный на солнцепеке.
Я, правда, не озлобилась и не увяла. Как-никак я была «железной женщиной»...
Из бара мы, уже впятером, направились в танцзал, где на небольшом возвышении разместились одетые в белое оркестранты. Белым был и электрический рояль. Танцевать, танцевать, танцевать! Давно я не танцевала, давно не думала, что еще могу кому-то нравиться. Куда исчезал строгий директор текстильного комбината, по праздникам читающая с трибуны доклады, увешанная орденами и медалями?
Солист оркестра, едва не заглотав микрофон, раскачиваясь между электролой и саксофонистом, пел:
Интересно, а его близкая женщина часто плачет из-за него? Да ладно, спасибо и на том, что в песне об этом говорится: жалейте женские слезы.
Я сказала своему партнеру:
— Прошу вас, когда завтра состоится знакомство с командой, не отходите от меня.
— Охотно, — сразу же согласился он.
И мы продолжали танцевать еще и еще.
Поздним вечером я сидела в своей каюте у иллюминатора. Скайдрите спала, временами всхлипывая во сне: перебрала шампанского. Все, что сверх меры, вредно. Нас предупредили: легкий ужин — и ничего больше, ночью возможна качка, поплывем Бискайским заливом, этим вечно кипящим котлом, на заре пройдем Гибралтар. Я решила, что ложиться не стоит, чтобы не проспать это чудо света. Спать можно и дома, а в пути надо держать глаза открытыми.
Я распахнула иллюминатор: лицо ощутило прохладное, влажное дыхание моря.
Я понимаю: некрасиво, даже аморально — недобрым словом поминать мужчину, с которым добралась до серебряной свадьбы. Ну, а если я не в силах думать о нем иначе? Значит... значит, аморально было, начиная с определенного дня и часа, жить с ним под одной крышей?
Не знаю почему, сегодня и о нем, и сама о себе я думала без всяких скидок. Наконец-то пришла пора переоценивать ценности. Правда, поздновато уже судить себя по всей строгости, а мертвых вообще не судят, мертвые срама не имут. И все-таки. Что же это была за мораль, которой я руководствовалась в своей семейной жизни? Всепрощение? Боязнь одиночества? Я ведь видела, как жили Велта, Скайдрите, Олга. Слыхала от своих работниц слова отчаяния: «Хоть какой-никакой мужичок, все-таки живая душа в доме. Есть хоть кому стакан воды подать...» Извечное женское терпение? Неужели этот моряк, начальник радиостанции, нечаянно увиденный сегодня, напомнивший мне фронтового радиста Алексея, заставляет меня в эту ночь погружаться в не очень-то приятные воспоминания? Сейчас, издалека, когда Артура больше нет и я не в силах ничего изменить в наших отношениях (и почему только я не сделала этого с такой же энергией, с какой шла на перемены в своей работе?), — да, сейчас я вижу, что не семейная жизнь то была, но муки, притворство, игра. Где уж тут любовь или хотя бы привязанность, когда даже взаимное уважение исчезло. Мог ли он уважать жену, делавшую вид, что не замечает его интрижек с другими женщинами? А я? Как могла я позволить ему снова появляться в нашей спальне после того, как он проводил часы, а порой и ночи в чужих постелях? Где была моя элементарная женская гордость?
Сколько было у него любовниц за эти годы, кто знает... Они сам, наверное, не считал; я же, слава богу, никогда не заглядывала в его письменный стол, в его записные книжки. Я знала четверых: девчонку из самодеятельности, известную актрису, статистку с киностудии и журналистку, которая заботилась о нем так, что даже высылала к нему на работу свою служебную машину с бутербродами и термосом с кофе. Все они не были ни красивыми, ни умными, разве что журналистка слыла остроумной; однако, приглашенная к нам в гости, дама эта, что была старше Артура лет на пятнадцать, все еще изображала девочку, что делает женщину в возрасте просто смешной. Каждая из четырех, надо полагать, мечтала заполучить его насовсем, однако он от меня не уходил, и я тоже не требовала развода. Рассудком я понимала, что отношения наши противоестественны, отвратительны; я стыдилась того, что его большое, белое и совсем чужое мне тело обладало такой властью надо мной, что я уступала ему против своей воли, слепо, по-рабски. И ничто не могло поколебать его долголетней власти над моей плотью, даже сведения о его неверности, вонзавшиеся в меня, как отравленные пули.