В гнетущей тишине Ивете хотелось говорить, что-то слышать, воспринимать. Сколько, в конце концов, можно киснуть?
После завтрака Ивета осталась за столом наедине с капитаном. Почему-то ей захотелось рассказать Берзиньшу о гибели отца, о надежде когда-нибудь побольше узнать Францию и постоять у его могилы. Реакция оказалась неожиданной.
— Я тоже совсем один на свете, — оттаял капитан.
— У вас есть хотя бы могилы. Это уже много. — Ивета встала.
— Как с программой, минимальной и максимальной? — улыбаясь, поинтересовался Берзиньш.
— Пока никак, — с внезапной откровенностью призналась Ивета. — Ваши люди похожи на вас, кэп. Говорить с ними невозможно.
— А может быть, вы попросту не сумели найти подход к каждому? То, что на языке науки называется неконтактабельностью?
«Снова ирония, и снова он начинает казаться мне несимпатичным», — нахмурилась Ивета. Но ее мысли прервало совершенно неожиданное предложение:
— Ну, тогда зайдемте на минуту ко мне.
И распахнулись двери, остававшиеся закрытыми для нее все те почти сорок часов, что она была на судне.
— Да у вас целая квартира! — удивилась она.
— Так полагается. Что вам предложить?
— Все равно.
На столе появились ваза с фруктами, печенье, конфеты, минеральная вода, бутылка с яркой этикеткой. Себе он налил самую малость и, взяв бокал Иветы, вопросительно взглянул на нее.
— Наливайте смело, — смилостивилась она. — А что же вы себе — так?
— В рейсе не пью. Только для представительства. Этот резерв — для лоцманов, иностранных гостей, для начальства.
— Ну, тогда за сотрудничество! — Ивета подняла бокал и выпила до дна.
Она не знала, вино ли развязало язык капитану, но ее самое огненный глоток подбодрил сразу.
— Долгий разговор — как исповедь. Вот и исповедуйтесь мне.
— Что вы считаете грехами?
Вопрос был явно провокационным.
Оба помолчали. Капитан снова налил. Ивета вновь осушила бокал.
Он смотрел, как непринужденно пьет вино эта малознакомая женщина в облегающих серых брюках и красном джемпере — не сладкое дамское винцо, но напиток с серьезными градусами, — и ему захотелось узнать, отчего у нее такие резкие движения, мужеподобные манеры. Вчера он, поглядев ей вслед, заметил, как широко, энергично шагает она, и до чего ее походке не хватает грации! Берзиньш полагал, что в женской грации кое-что понимает, он долгое время был влюблен в балерину. Да и мать... Вот уже много лет он сравнивал этих двух женщин со всеми, кто, случайно или намеренно, оказывался на его пути. И глядя, как Ивета шагает по палубе, он подумал, что со спины ее легко можно было бы принять за молодого человека.
Однако Ивета опередила его любопытство:
— Итак, у вас нет семьи, но берег все же влечет. Как получилось, что вы одиноки?
— Когда Кант размышлял насчет преимуществ холостой жизни, он высказался примерно так: холостяки дольше сохраняют моложавость, а на лицах женатых людей — печать ярма.
«Снова он смеется надо мной?» — не поняла Ивета.
— Какая связь между Кантом и моим вопросом?
— Я окончил судоводительский факультет Калининградского института. И сотни раз проходил мимо памятника Канту в центре — каким-то чудом он уцелел в войну. Стал думать о нем, читать. И нашел много интересного для себя, например проблему «единства противоположностей», потом — о восприятии красоты, об эгоизме...
— В данный момент Кант меня совершенно не интересует, — нетерпеливо прервала его Ивета.
— Но если человек умер, а мысль его живет самостоятельной жизнью, будит новые мысли и дополняется, предположим, моими мыслями, то она становится частично и моей, принадлежащей мне, — а значит, если вы интересуетесь мною, вы должны знать и о том, что мне нравится или не нравится, что я принимаю и чего не приемлю. Разве не прекрасно сказано: «Человека можно либо дрессировать, либо просвещать. Главная задача воспитания — научить думать»?
Сейчас Ивета с удовольствием ушла бы: несуразный этот капитан со своим Кантом был непонятен и скучен. Но первым встал он, прошелся туда-сюда по кабинету и, повернув к Ивете таинственное лицо, прошептал:
— Быстро сюда! Видите?
Ивета не видела ничего, кроме моря, которое как бы парило. Белые, легкие пряди поднимались вверх, словно пух одуванчиков, и растворялись, таяли от солнечного тепла. Море казалось совершенно спокойным, движение воды было едва заметно. «Так дышит здоровый человек, — подумала Ивета, — словно вдыхает и полно, глубоко выдыхает». Она недоуменно качнула головой в ответ.
— Там — видите светлое пятно?
— Не-ет...
— Это пиратская каравелла. На этот раз — с белыми парусами. Нас могут взять на абордаж. Мне пора.