Я окаменела. Руки заледенели, как в тот августовский вечер, когда, возвращаясь с передовой, я не могла даже удержать повод. В летчики? Мой сын?
Эдик молчал. Мне захотелось немедленно кинуться в его комнату и крикнуть: «Нет, никогда!» Но тут он заговорил с какой-то зрелой и покоряющей убежденностью в своей правоте, но так тихо, что мне пришлось напрячь весь свой слух.
— Поймите, ребята. Жил прекрасный летчик. Погиб в двадцать лет. А вакуума быть не должно. Понятно?
— Ничего не понятно. Ну и что же?
— А то, что его звали Эдуардом. И меня тоже.
— Мало ли Эдуардов на свете?
— Он особый. Мой отец.
Он замолк. Никто не произнес ни звука. Потом затопали, зашаркали ноги: ребята стали расходиться. Проходя мимо меня, они безмолвно прощались кивком головы. Последним, немного косолапя, шел Эдик.
— Это ведь так, мама? — спросил он. Нет, не спросил, взглядом очень светлых серо-синих глаз приказал: «Признайся, будь откровенной до конца!»
Я не посмела взглянуть на него. Это была такая же страшная минута, как тогда, когда я прочитала: «Умер, кто забыт». И я поняла, что опасалась ее с того самого часа, когда сын стал самостоятельно думать.
Нет, я никогда не стыдилась того, что произвела его на свет без записи в загсе. И я вовсе не хотела лишить его вечной и святой памяти о настоящем отце, тут моя совесть была чиста. Но я смертельно, до судорог боялась, что он тоже захочет стать летчиком, и еще — что не поймет, как я, потеряв самого близкого мне человека, смогла выйти замуж за другого; скажет, что я предала свою первую любовь.
Поздно же я убедилась в собственной наивности. И эгоизме тоже. Ведь сын, как и каждый подрастающий мальчик, наверное, уже годами тайно искал в себе отцовские приметы, а после моей исповеди искал особенно настойчиво, — и с растущей тревогой и смятением обнаруживал, что ни в облике своем, ни в чертах характера и поступках не может найти ни капли общего с тем, кто считался его отцом. И мой рассказ послужил лишь толчком, стал последним штрихом той истины, о которой он раньше смутно догадывался, но постичь которую никак не мог, постоянно теряя слабый, прерывистый след. А теперь он догадался: это оказалось не так уж трудно.
На поезд я провожала его одна: муж был занят на срочной операции. А может, он просто не захотел присутствовать при нашем нелегком прощании. Умный, чуткий человек. И я не удержалась и сказала Эдику:
— Папа хороший. Он спас нас обоих, когда я умирала при родах. Никогда и ни в чем не упрекал меня. И не обижал тебя...
— Я знаю, что хороший. Вообще, тебе везет на хороших. Можешь гордиться.
— Сынок...
— Да?
— Прости.
— Да за что, собственно? Но только... в первый же мой отпуск съездим туда, где эта надпись. Ведь он не забыт, верно? Как сказано в стихах — «мальчишки России, которые вечно живы...».
Он стеснялся обнять меня при посторонних, огромный, широкоплечий, совсем взрослый парень. Он лишь порывисто прижался щекой, как однажды тот, другой... И все поглядывал по сторонам, беспокойно, с тревожным ожиданием. Он ждал ее.
Накануне отъезда сына я поняла, что он спешит на свидание. Он долго гляделся в зеркало, нарядно оделся. «Зачем берешь транзистор?» — ревниво спросила я. «Надо», — коротко ответил он и, позабыв поцеловать меня, как обычно, в щеку, помчался вниз по лестнице. Наверное, в тот вечер он где-то танцевал со своей девушкой. На тихой аллее парка или на берегу озера. И хорошо, что в тот вечер не было сигнальных ракет и что его любимая не знает, что значит ждать и не дождаться. Они, наверное, говорили об умных вещах, ведь сейчас учат такому, о чем мы и понятия не имели: космос и дальние звездные миры, например. Но не вчера ли прокладывали путь к ним двадцатилетние капитаны?
Да, очень может быть, что сын сказал ей заветное, единственное слово, что-то обещал — и она сразу поверила ему. Верно, многое повторяется в жизни, но не всё. И это хорошо и правильно, что не всё.
II
СОЛНЦЕ БАБЬЕГО ЛЕТА
У ЧУЖОГО КОСТРА
Днем ей дозвониться невозможно. Она бегает по заводским цехам, сидит на совещаниях у директора, участвует в заседаниях месткома. У нее множество общественных обязанностей; их валят на нее без разбора, потому что всем известно, что Дзидра — женщина одинокая и не знает, куда девать свободное время; она принимает нагрузки, потому что отказываться ей неудобно: у других женщин дети, стирка, тяжелые сумки с продуктами...
Но Дзидру нельзя застать дома и вечерами: она не пропускает ни одного гастрольного концерта, а главное — дни рождения, именины, годовщины...