— Я только сейчас поняла, каким маленьким был наш батальон и какой огромной — сама война. И я, и комбат, и все другие — разве могли мы тогда знать, что совсем рядом с нами, в этом блиндаже, находился центр, всех нас объединявший и направлявший.
Автобус возвращался в город. Все ехавшие в нем почувствовали себя ближе друг другу и, охваченные общим настроением, то пели фронтовые песни, то, в знак скорби, на мгновение замолкали. И еще одно было у них общим: среди них не могло быть молодых, и возвращение к дорогам молодости пробудило в них что-то забытое, но не ушедшее и по-прежнему дорогое, что заставляло их лихо петь и не стыдиться навертывавшихся слез.
Андрею высотка эта была незнакома: когда освобождали Киев, его Днепровская флотилия базировалась в другом месте. Но и он подчинился общему настроению: после пройденного за войну пути не было ничего удивительного в том, что чувства товарищей, радостные и печальные, находили полный отклик и в его душе.
Они решили с Ирмой вечером пойти в оперу. Прочитав афишу, не сговариваясь, остановились на Моцарте.
— Люблю «Волшебную флейту».
— Я тоже. Хотя бы за арию Царицы ночи. Колоратурное сопрано моя слабость.
Никто в этом городе не знал их, никто в зрительном зале не удивлялся тому, что они сидели, держась за руки, как самые близкие люди на земле, счастливо переглядываясь и одинаково радуясь каждой удачной сцене или арии.
«Ты — мое неслучившееся настоящее!»
«Как мог я не встретить тебя раньше?»
«Тогда мне не пришлось бы оплакивать непрожитую жизнь».
«А я в чужих портах тосковал бы по дому».
Ночной парк был наполнен таинственным шорохом осенних листьев, городские огни лишь местами бросали отблеск на оголенные сучья, на полегшую траву. Но даже этот скупой свет странным образом избегал падать на скамейки, и на одной из них, в самом дальнем уголке парка, присели, возвращаясь из оперы, Ирма с Андреем. Он не сказал ей: «Присядем!», Ирма тоже не произнесла ни слова. Разговаривали только их внутренние голоса, которых сами они даже не слышали, но которым подчинялись одновременно и безошибочно. А голоса эти велели тут, в темной аллее, сидеть тихо, и Андрею — положить голову на плечо Ирмы и замереть надолго, не ощущая ночной прохлады и не замечая редких прохожих.
«Послезавтра мы расстанемся, — думала Ирма. — Ну и что же, разве не счастье — что мы вообще встретились? О, как мне хорошо!» На ум ей пришло нечто вовсе шаловливое, никак не совместимое с ее возрастом. Ей захотелось потянуть Андрея за руку, крикнуть: «Лови!» — и побежать, петляя и прячась за деревьями, чтобы он догонял и не мог догнать, и ей стало бы жаль Андрея, и она повернулась бы так ловко, чтобы упасть прямо ему на руки. «Ну и глупости приходят тебе в голову, Ирма. Но если и вправду попробовать?»
Голова Андрея давила Ирме на плечо, она чуть повернулась, а он прижался щекой к ее щеке и продолжал молчать.
«Почему он молчит, я же должна знать, что у нас будет дальше». Какое-то совсем еще неясное ощущение словно предупреждало Ирму, что вместе с любовью ее ждут никогда раньше не испытанные муки и печали. Она не знала прежде ревности, нетерпения, тоски ожидания. Теперь было ясно, что без этого не может быть женской доли, и она заранее на все соглашалась. Здесь, в парке чужого города, под холодеющим небом она мечтала, как расскажет Андрею о делах в клинике, о своих радостях и печалях, о спасенных врачами жизнях и о тех, кого не удалось вырвать у смерти. Раньше она принималась порой рассказывать об этом Игорю: медсестра — не мелкая сошка, от нее зависят жизни людей. Но рассказы не достигали его пропитанного хмелем мозга, а если какие-то клетки в нем и продолжали еще действовать, то заняты они были исключительно им самим. «Бабье лето! Неужели ты кончишься вместе с этими короткими днями?»
Впереди — возвращение. Прощание. Ну, а если... если они станут встречаться? Невестка будет сообщнически ухмыляться и сделается еще бесстыднее: «Бабуля, ты и сама не без греха, так что лучше помалкивай!» Что ж, как ни жаль сына, но больше Ирма молчать не станет. В семье не должно быть лжи и притворства. Как отвратительно выглядит Вера, изображая при муже любящую и заботливую жену! И сколько супругов на самом деле лишь разыгрывают перед всем светом роли образцовой пары!
А Андрей Петрович? Нет, Ирма не представляла его в качестве мужа рядом с расплывшейся Китти. «Мы отвечаем за тех, кого приручили». Неправда. Отвечать можно за животных, за маленьких детей, бессильных стариков. Взрослые пусть отвечают сами за себя и не выпрашивают жалости. А выросшие дети пусть не вмешиваются в жизнь родителей — нету них такого права. Нет!