Это «бай-бай» заставило ее содрогнуться. И она ответила достаточно уверенно:
— Мне тоже не хочется.
— Тогда с этой минуты вы мне не начальница, а я вам не подчиненный. Идти нам некуда, да и незачем. Побродим просто так. Кстати, как вас зовут?
— Илиана.
— Красивое имя, необычное. А для меня вы будете... — Он оглядел шедшую рядом женщину с головы до ног. — Для меня вы будете Лиана. Тонкая, гибкая... настоящая лиана.
Он взял маленькую женщину за руку и повел, как ведет отец ребенка, держа его кулачок в пальцах, наклонившись, чтобы малышу не приходилось тянуть руку вверх, хотя самому ему идти так, сгорбившись, неудобно.
Они часто останавливались, провожая взглядом взлетавшие ракеты, переводя глаза на освещенные окна, на мерцающие за стеклами свечи. Они не подумали, что сейчас было бы лучше сидеть в тепле, в веселой компании. Новогодняя ночь, нереальная, словно пришедшая из сказки, заставила двоих на время утратить чувство действительности, забыть всех и вся и, ни о чем не думая, подчиниться ее странному волшебству. Если бы кто-нибудь сейчас сказал им: «Но эту ночь, со всей ее романтикой и необычностью, каждый ведь стремится провести дома, в семье», — они, вернее всего, просто не поняли бы этих слов. Семья? Да была ли она у каждого из них?
Улицы пустынны, но двое, как будто тайком условившись, избегали даже редких прохожих. Ни один ни о чем не спрашивал другого. Только однажды Арвид поинтересовался: «Ноги не замерзли?» Вопрос остался без ответа. Илиане не хотелось прерывать согласное молчание, которое на самом деле вовсе не было молчанием: они понимали друг друга без слов, звуки в эту ночь были бы лишними, они безвозвратно прогнали бы колдовство, шедшее за ними по пятам и все плотнее окутывавшее их тонким, наверное сотканным из снежных хлопьев, покрывалом. Странно: она была маленькая, он — крупный, но оба делали одинаковые шаги, как если бы невидимый механизм согласовывал их движения. Неожиданно нагрянувший северный ветер разорвал пелену туч, почти мгновенно она превратилась в лохмотья, а между ними все чаще стало проступать холодное небо с белыми точками звезд. И если бы кто-нибудь взглянул со стороны на двух чудаков, то, вероятно, не удержался бы от вопроса: «Как это случается, что чужие люди становятся родными и неразделимыми?»
2
«Да, как это бывает? — в который раз за эту ночь спрашивала себя Илиана. — И почему я раньше не знала, что так бывает?»
Тонкий, робкий луч луны карабкался по стене, взбирался тихо и несмело, цепляясь за каждую шероховатость, пока наконец не уселся на раму портрета, а еще через секунду не осветил глаза Игната.
Они были доброжелательными, но... За два прожитых вместе года все стало знакомым до пределов возможного. Илиана уже заранее знала, что скажет Игнат, придя с работы, что станет говорить за завтраком, какая гримаса выразит удовольствие, а какая — неудовлетворение, какой походкой направится он в туалет и какой выйдет на сцену.
Не знала она лишь одного: отчего все чаще ее стали раздражать пухлые губы Игната и его вогнутый лоб, особенно, когда, сердясь, он как бы втягивал губы в себя. Голоса он никогда не повышал и к жене всегда обращался сдержанным тоном: «Будь добра...», или: «Будь так любезна...», или: «Извини, пожалуйста». Когда умерла его мать, он стал называть «мамочкой» Илиану. В какое-то мгновение она поняла: «Я больше не женщина... не женщина, которую надо завоевать, я стала чем-то вроде его матери, недавно скончавшейся слабой старушки». Может быть, слишком часто она стала спрашивать Игната: «Я тебе нравлюсь?», или: «Как я выгляжу в этом платье?» Он рассеянно отвечал: «Конечно, нравишься, даже если наденешь мешок».
Обе годовщины своей свадьбы они отпраздновали в ресторане. Обе были похожими как две капли воды. Каждый раз Игнат заказывал столик в уголке. Он не разрешал другим парам подсаживаться к ним, для чего отзывал официанта в сторону и тихо с ним договаривался; наотрез отказывал всем, кто пытался пригласить Илиану на танец. И спрашивал жену, какой танец она желала бы заказать: его, скрипача Игната Ругайса, оркестранты знали.
Он развлекал Илиану как умел: был то церемонным, то веселым, порой даже расточительным. Не жалел для нее ничего — ни шампанского, ни цветов, ни анекдотов. Рассказав очередной, он начинал смеяться первым, словно бы приглашая свою даму присоединиться. Он искренне старался вызвать ее смех, создать хорошее настроение. И кто виноват, если анекдоты его казались Илиане вульгарными, а смех — чуть ли не глупым...