И Кайя в роскошном юбилейном наряде, с укладкой, сделанной лучшим мастером, тяжело упала на тот самый диван, на котором она лежала тогда с ушибленным коленом. Тогда... О, какой тогда поднялся шум, сколько возникло сплетен, сколько ухмылок сопровождало ее повсюду! Актер живет у всех на виду, его личная жизнь интересует каждого, сотни глаз следят за каждым его шагом. А тут было на что посмотреть: Каспару чуть-чуть за двадцать, Кайе... А сколько же, кстати, было Кайе? Не под сорок ли? Ну и что? Что такое вообще для женщины сорок лет? Тем более, для красивой женщины? Разве не сказал Гюго: «Сорок — старость молодости. Пятьдесят — молодость старости»? До старости, следовательно, было еще далеко. И как несправедливо и безжалостно осуждать за то, что у нее не было больше одиночества, вынужденного горького мужества, смиренного рассудка. Но до рассудка ли ей тогда было? Какой рассудок в силах был объяснить, почему известная актриса выходит за мальчика со школьной скамьи, еще по-крестьянски робкого и совершенно не соответствующего тому обществу, в которое ему предстояло войти?
У Кайи бывали увлечения, но всегда лишь краткие, быстротечные. И разочарования — горькие вначале, позже они перестали даже по-настоящему огорчать. Мужчины, с которыми она на время сближалась, были из той же актерской среды. Однажды она встретила известного конструктора, увлеклась даже военным летчиком с четырьмя рядами орденских колодок. К сожалению, у летчика была семья, и когда он из-за Кайи решил развестись, то встретил такие преграды, что его мужественное намерение угасло под всеобщим давлением. Конструктор оказался личностью. Но Кайя была не из тех, кто способен подчиниться, раствориться в другом. Наверное, и там не было настоящей любви: большое чувство, говорят, способно даже покориться.
Каспар был словно ком мягкой глины — из него можно было вылепить человека по своему образу и подобию. И она лепила. Став одновременно матерью, женой, воспитателем, она даже думала за него. А начинать пришлось с азов — с умения легко, непринужденно, элегантно обращаться с ножом и вилкой.
Кайя заранее знала, что в их будущей жизни все пойдет так, как решит, захочет и укажет она. А когда и он станет чем-то, когда, возможно, поймет, что эту немолодую женщину никогда не любил по-настоящему и жениться на ней не следовало, — тогда их свяжут дети, привычка. Да и общественное положение не позволит изменить что-либо. Ведь люди все еще думают и заботятся о том, что скажет о них «княгиня Марья Алексевна». Кайе казалось, что ее жизненного опыта, ее женской мудрости, — конечно, можно назвать это и хитростью — достаточно, чтобы отвлечь внимание Каспара от неприятного открытия совершенной ошибки, зря потерянных лет. Никогда не узнает ее Каспар, что испытывает человек, когда его ласки встречают с девической стыдливостью.
Но детей у них не было. По чьей вине, они так и не поняли. И подлинного домашнего тепла тоже. Кайе просто не хватало времени. Театр, радио, кино, а позже и телевидение требовали ее всю, без остатка. Каспар пять лет проучился в Академии художеств. Но его картин еще долго никто не покупал и не заказывал. Сама одеваясь изысканно, она к тому же самому приохотила и Каспара. Машина, дача, заграничные поездки. Деньги, деньги!
Каспар ходил за продуктами, нередко сам стряпал. Он так и не смог отвыкнуть от картофельного супа и оладий. Что-то деревенское в нем осталось, несмотря на все усилия Кайи: хотя бы то, что за едой он охотнее всего обходился ложкой и звучно хлебал простоквашу.
И все же им было хорошо, очень долго им было просто прекрасно. Кайе импонировали обожествляющие взгляды, какими Каспар смотрел на нее даже на репетициях, нескрываемая гордость, что сияла в его глазах после каждой премьеры, когда поклонники таланта Кайи забрасывали ее цветами. Наверное, ему был нужен идол, нужно было сознание, что именно ему, простому парню, принадлежит эта красивая и прославленная женщина, а потому и сам он стоит выше всех остальных, кто до сих пор находился близ Кайи. Наверное, ему был необходим и ее сильный, целеустремленный характер, и ее талант, и общественное положение.
Кайя нежилась под солнышком своего бабьего лета, теплого и ласкового. Юношеская чистота Каспара, его застенчивость в моменты близости представлялись источником, из которого она утолит жажду, а также смоет с себя все, что невольно пристало прежде... Наверное, наступил в ее жизни такой период, когда без этого очищения, обновления трудно было бы двигаться дальше.
С годами Каспар раздался в плечах, мускулы его налились, и по утрам, едва пробудившись, Кайя любила смотреть на его спокойное лицо, окаймленное пышной темно-русой бородой. Волосы он, как и многие художники, носил длинные, и Кайе нравилось накручивать их на палец. Завитки держались долго. «У нас были бы красивые дети», — однажды подумала Кайя. Но так ли уж нужны они? Она пыталась убедить себя, что большой нужды в детях нет, — наоборот, они отняли бы что-то, необходимое для искусства и для ощущения взаимной близости.