Теперь его причисляли к хирургам-виртуозам. Кое-кто его называет даже «этот холодный виртуоз». Но обязан ли врач всякий раз болеть и даже умирать вместе с больным? Хирург и так рано изнашивается. Да при чем тут холодность? Может ли вообще спасти человека врач с ледяным сердцем? В эту ночь ему по-человечески хотелось помочь светловолосой женщине, поведение которой вызывало уважение.
Аппендикс с виду был страшен: сплошной инфильтрат, все покрыто фабрином, напоминающим плесень. Откуда-то вдруг полился гной. Воспаление брюшины. Как с ним быть, где взять нужные антибиотики?
Вот тебе и простая операция! Два часа адского напряжения. Вдвоем с Арнимом они промывают и просушивают полость живота, режут и чинят, вставляют дренажи. Опять эта проклятая резина!
Ояр Вайрог доволен точным диагнозом, согласованными действиями с Арнимом, тем, что он, врач, господствует над техникой. Только на одно мгновение снова вскипает гнев, когда сестра подает грубый кетгут.
— Неужто перевелись овцы? — издевательски спрашивает он, будто обращаясь к неизвестным вредителям.
Когда каталка с оперированной уже в конце коридора, он поучает Арнима:
— Не уповайте на одни только антибиотики, главное после операции — уход.
Говорят, хороший хирург после операции отправляется домой, плохой — остается возле больного. «Пусть меня считают плохим, — думает Вайрог, — но в эту ночь я никуда не двинусь. Вдруг кровотечение, ведь я столько там копался. Да стоит ли уходить? В те несколько часов, которые остались до подъема, можно прикорнуть в кабинете, на жестком диванчике. К тому же дома его никто не ждет. Какая разница, где находиться: в квартире или в больнице. А может, его настоящий дом и есть этот, возле страждущих?
— Теперь бы не грех маленько заправиться, — рассуждает Арним. — Чашечку крепкого кофе и те де.
Вайрог смотрит на него отеческим взглядом: «Какой красивый парень. Моя юность. Пусть же его личная судьба будет более счастливой, чем моя!»
В холодильнике, зажатом среди столов в ординаторской, валяется черствый бутерброд и бутылка прокисшего молока. Вайрог едой не избалован. Остывшие блюда, какая-нибудь закуска, стандарт на стандарте — фарш в разных вариантах, поедаемый без всякого аппетита. Как хотелось бы чего-нибудь вкусного, домашнего! Случается, кто-нибудь из врачих угостит его чудом домашней кулинарии. А почему бы не позаботиться о дежурных врачах, не заполнить этот холодильник всякими питательными, вкусными пастами, как для космонавтов?
Мечты, мечты, с которыми, однако, быстро приходится распроститься и вернуться к действительности. И в этой реальности существует больная Лапиня, проснувшаяся после наркоза, присоединенная к кислороду и другой разной аппаратуре.
— Как давление? — осведомляется Вайрог.
— Пока идет внутривенное вливание, ничего.
Вайрог проверяет положение иглы, частоту капель. Сам ее регулирует. И вдруг с удивлением замечает: пациентка неотрывно на него смотрит, а из уголка глаза у нее выкатывается огромная слеза. Он улыбается, поднимает кверху большой палец, и ему кажется, что больная улыбается в ответ.
Через несколько дней Вайрог удовлетворенно замечает: «Слава богу, язык у Лапини уже не сухой». Эта преподавательница литературы — что за везение на учительниц! — удивительно терпелива. Явно страдает, но ни одного стона, ни одной жалобы. Лежит себе тихонечко, сложив руки на животе, словно оберегая его и грея. И в глазах — неизменное доверие к врачу. И нежность...
После обхода доктор Вайрог сидит у себя в кабинете, опущенная голова опирается на ладони, и в памяти снова всплывает та юная учительница из Латгалии. После выписки из больницы она еще долго ходила в поликлинику, всякий раз придумывая себе новую болезнь. Дело кончилось письмом на восьми страницах. При помощи цитат из классики она старалась доказать, что это вполне естественно, если она хочет иметь ребенка от красивого доктора. Ребенка она, само собой разумеется, вырастит одна, без посторонней помощи. Со злостью и даже отвращением разорвал он это письмо на мелкие клочки: к этому времени он уже стал женоненавистником. Его бросила Барбара, бросила неожиданно, коварно, вернее — предала. Вот когда он — а миновало уже двадцать четыре года — впервые произнес: «Никогда никого не полюблю!» И возвел вокруг себя стену. И ни одна представительница слабого пола одолеть это заграждение уже не смогла. После шести лет работы в глубокой провинции он перевелся в столичную клинику, где было полно незамужних женщин. Доктор Вайрог внезапно оказался лакомым кусочком. Самое отвратительное заключалось в том, что и замужние женщины, оказывается, ничего не имели против интрижек с «красивым доктором». Он очутился как бы в многократной осаде. И чем решительнее на него наступали, тем глубже уходил он в себя, замыкаясь в своей крепости. «Все они хитры и коварны, но меня в капкан не завлекут!» Время от времени ему припоминались слова из романа Джека Лондона о сильном, красивом человеке: «...он боялся женщин, потому что не понимал их. И не понимал — из-за боязни». По этой причине Вайрог был одинаково приветлив и сдержан со всеми, и отвергнутые незамедлительно пустили желчный слушок: «Он же не мужчина!» Нашлись такие, которые пытались следить: а нет ли у этого аскета патологических отклонений?