Все это Ояру Вайрогу было отлично известно, все порождало горечь и неприязнь к женщинам, и броня вокруг его сердца уплотнялась.
Ильзе Лапиня уже не нуждалась в переливаниях, послеоперационный период проходил нормально, и настал час, когда ее следовало перевести в общую палату, где ее ожидали, по крайней мере, три соседки. После визита доктору пришло на ум, что Ильзе будет неуютно в болтливом женском обществе, где не стесняются раскрывать мельчайшие тайны интимной жизни. И еще, что он уже не сможет прийти к Ильзе и молча посидеть возле ее кровати. Вчера он поздравил пациентку с благополучным ходом выздоровления и предупредил о предстоящем перемещении. В ответ она выпростала из-под одеяла дрожащую, как в лихорадке, руку и протянула ее доктору. Губы ее дергались. Казалось, она снова в опасности. Когда Вайрог, намереваясь посчитать пульс, бережно прикоснулся к ее чуть влажноватой кисти, Ильзе с неожиданной силой и стремительностью прижала руку врача к своей груди.
— Спасибо, — прошептала она.
— Не за что, — сказал Вайрог. — Это не только моя заслуга. Вырвать вас из объятий костлявой мне помогли товарищи, да и вы сами. Возводить на пьедестал только одного лекаря нехорошо, несправедливо и обидно для остальных.
Он не отнял руки, сам не понимая, почему позволяет этой женщине так пристально рассматривать свою совсем обычную руку хирурга с коротко подстриженными ногтями, сухой, пятнистой от йода и спирта кожей.
— Ваша рука дает жизнь, — произнесла Ильзе и поцеловала ее.
Вайрог вздрогнул. Но в ее глазах не было ничего, кроме доверия и благодарности; они-то, очевидно, освещали глаза женщины удивительным светом молодости и нежности.
— Я хотела бы отплатить вам чем-то очень, очень хорошим...
На этом они вчера расстались, и в безмолвные вечерние часы дома — бабушке исполнилось девяносто, она была совершенно глухой и в беседы не вступала — Вайрог снова и снова раздраженно ругал себя за то, что так легкомысленно позволил пациентке нарушить дистанцию между ними. «Сколько таких, как она, были и еще будут в моей судьбе!»
И теперь, стоя на пороге послеоперационной палаты, он нарочно погасил радость, то доброе расположение, которое непременно сопровождало его в обращении с больными. Суровость, и только. Пусть эта педагогиня не мечтает закрутить с ним роман по образцу преподаваемой ею классики. Однако, открыв дверь, он почувствовал разочарование. Более того, вроде бы заноза впилась в сердце доктора Вайрога: возле Ильзе сидел Арним, и щеки больной пылали, как при высокой температуре.
Конечно, молодой врач не болтался тут без дела: он находился на посту, который ему указал заведующий отделением: наблюдать Лапиню в послеоперационный период. Тут явно происходило что-то неладное. Вайрог молча уставился на молодого коллегу. Арним вскочил и, бормоча извинения, покинул палату.
Вайрог пощупал лоб больной — ранее он никогда этого не делал. Лоб оказался холодным. А Ильзе все рдела и рдела, словно девчонка после первого поцелуя.
— Что случилось?
— Ничего особенного, доктор. Только он хотел знать...
— Что?
— Ну, почему я... замужняя женщина... — Щеки ее теперь пылали так, что казалось, вот-вот вспыхнут живым пламенем. — Ну... все еще девушка.
«А ведь и я собирался об этом спросить, — молниеносно пронеслось в голове Вайрога. — Только я не посмел. Зато этот мальчишка... Нахал!»
Опираясь на локти, Ильзе подтянулась. Села и заговорила голосом, которого Вайрог не знал. Это был звучный голос учительницы.
— В день свадьбы мой Юрис тяжело заболел. Это произошло двадцать два года тому назад. В деревне. Он задумал от ворот до дома нести меня на руках. И нес — мимо веселых друзей, родственников. А в комнате ему вдруг стало плохо. Мой отец, да, именно он, сказал: «Я смотрю, ты, зятек, из слабосильных.. Опрокинь-ка рюмочку перцовки и не позорь нашу семью!» Юрис выпил и... потерял сознание.