Милый, наивный ансамбль Лингов! Не он ли заронил тоску по... по чему именно? Уж не по такому ли спокойному музицированию?
Линда никогда не задумывалась, годится ли она для эстрады или нет. Голос и внешность подходили, в этом никто не сомневался. Возможно, ей следовало бы идти в консерваторию, к серьезным педагогам? Когда вскоре после мамы умер и отец, вся ее жизнь пошла кувырком: не закончив музыкальной школы, она поступила на работу в совхозный клуб, руководила самодеятельностью; вскоре посыпались конкурсные призы. Жизнь закружила ее в вихре, так что на раздумья, на какие бы то ни было сомнения вообще не оставалось времени. Такие вещи, как классическое искусство, идеалы артиста, к которым в своей работе следовало стремиться, и в голову не приходили. Конечно, кто-то из певиц ей нравился больше других, например Айно Балыня. Она старалась ей подражать, но у них были совсем разные голоса, и Линда вскоре прекратила никчемное копирование. «Надо искать себя», — решила она, и, как многократное эхо, эта формула, решение, обет или... как его там назвать, сопровождала ее и по сей день.
И теперь, стоя у задней стены зала на концерте популярнейшей певицы, зажатая со всех сторон так, что казалось, она чувствует чужой пульс и чужое дыхание, Линда вспомнила еще раз это «надо искать себя», что, быть может, означало идеал индивидуальности, личности в искусстве, и подумала: «Да, но сколько можно искать, если уже за тридцать, да и стоит ли вообще, если Линда Линга — уже понятие? Для кого, для кого именно? На всех не угодишь. А ведь сегодня здесь и молодые, и пожилые».
Комарова тем временем начала песню о последнем бое, трудном самом, потому что погибнуть в нем — страшно обидно и несправедливо.
Линда пела всегда только о любви. Разделенной и неразделенной. О счастье и страданиях. А иногда еще о цветах и весне. Но если бы ей предложили такую песню? Смогла бы она с такой силой, с такой... ну, как бы сказать... с такой искренностью передать тоску и печаль?
Она зорко вгляделась в ряды слушателей. Охватить взглядом весь зал не было возможности: скопление стоявших оставило ей для обозрения только щелки, сквозь которые она видела лишь отдельные лица. Но и того было достаточно, чтобы убедиться — люди плачут. Кто они: бывшие воины, уцелевшие в последнем бою, матери, не дождавшиеся сыновей? А может быть, такие же сироты, как Линда, все еще тоскующие по своим матерям? Скорее всего и те, и другие; подернуты влагой бы ли и молодые, и старые глаза.
Может быть, именно эти чувствительные зрители писали жалобы на ансамбль, что, мол, как не стыдно песню о журавлях — душах погибших воинов — исполнять в джазовом ритме, громко, бравурно. Художественный руководитель не ответил тогда на эти корреспонденции, не собирался где бы то ни было оправдываться. Он только деловито сказал: «Пустяки! Замедленный темп, пиано сегодня не пойдут! Надо искать что-то современное! Экстра!»
Современное! Новаторское! Наверно, это и есть главное. Но как тогда расценивать «Последний бой» Комаровой? Оказывается, песня ничуть не устарела, раз трогает сердца, раз вызывает аплодисменты, о которых может только мечтать любой солист и автор песни. И трогает даже совсем юные сердца, не знающие, что такое последний бой и что переживает человек под угрозой смерти.
Сила искусства? Это в ансамбле называлось «эффектом искусства». «Эффектная песня», «эффектный костюм», «эффектное выступление», «эффектный успех». И еще у них в ходу словечко «потрясно». Но чаще всего — «поиск»!
Какая-то магическая сила притягивала к сцене, на которой величественно, как оперная примадонна, возвышалась Комарова. И если в начале концерта Линда отметила, что платье певицы удачно стушевывает ее полноту и со злорадством подумала, что гостья слишком дородна и тяжеловесна для эстрадной певицы, ни дать ни взять императрица Екатерина, а вот Линда никогда не позволит себе так расплыться, то теперь, когда «Последний бой» был исполнен на бис еще и еще раз, потому что аплодисменты, как неукротимая стихия, все не смолкали, Линда поймала себя на том, что полная фигура не мешает певице, более того — ее не заметно, о ней не думаешь. Царит песня, и конечно же песня оживила лица людей, их губы и глаза. Да, теперь ее окружали счастливые лица, люди улыбались друг другу, что-то единило молодых и стариков. Это были уже не слушатели, а участники концерта, посылавшие флюиды на сцену, откуда те, получив новый заряд, возвращались в зал.
Линда чувствовала эти токи, они пробивались сквозь стену самоуверенности и предубеждения, возведенную ею же самой из боязни подпасть под влияние старого, уходящего. Задушевно поет Комарова! Ее песня рвется из узких рамок интимности. Мелодию подхватывает зал и уносит с собой песню-эстафету, летящую как стрела от одного к другому, простую и прекрасную.