В зале невыносимая духота, во всяком случае у стены, где топчется Линда, давая отдых то одной, то другой ноге. Это, в конце концов, невыносимо! Сколько можно слушать одно и то же, ничего нового, старая манера, постаревшая певица!
А Комарова с улыбкой признается: да, у меня есть морщины, их очень много. И что же? Зато сердце мое не стареет.
Это не кокетство. Не показной оптимизм. Семидесятилетняя женщина с мягкой иронией, со скрытой грустью пела о себе. Быть может, в этом и состоит секрет артиста: пока душа молода, твое искусство не устаревает? Быть может, это и есть идеал эстрадной певицы?
Идеал, опять идеал! Теперь начни подражать Комаровой! Отшвырни микрофон, перестань метаться по сцене и заяви своему главному авторитету, что больше не желаешь петь одно и то же: о любви счастливой и несчастной. Ведь это далось тебе без труда, ты всего лишь повторяла собственные переживания. Не секрет, что твои охи и вздохи связаны с Гербертом, слишком он популярен, чтобы принадлежать одной тебе. А шеф на это скажет: «Не желаешь — не надо, ты нам годишься только такая, какой мы тебя создали!» И куда она подастся?
Боже милосердый, не зря она увиливала от концерта этой дамы; сидела бы та лучше на теплой печи в свои-то пенсионные годы и не бередила людям сердце.
А вообще шеф последнее время не в своей тарелке, чуть что — раздражается, все ему не так. Герберт, по его мнению, за десять лет не вырос, да и вообще, микрофон, мол, голоса не заменит. «Нет, уж меня он не выставит, — сказала себе Линда. — Я как-никак Линда Линга, и без меня концерты надолго прекратятся. И если зал переполнен, то, надо думать, меня тоже ни с кем не спутаешь. Да, но сколько я еще продержусь?
Чуяло ее сердце: не надо было идти на этот концерт! Засела в душе заноза, и саднит, и саднит. Все глубже и глубже... Стоп! А критика? Она хоть раз объяснила, что́ публике нравится в Линде Линге? Чем она самобытна или кого-то напоминает?
Она ходила на многие эстрадные концерты, ансамбли приезжали отовсюду, даже из самых дальних стран. Солистки пели, пританцовывая, свободно жестикулируя, с шепота, речитатива переходили на крик и обратно. А если у иных отобрать микрофон? К этим, последним, Линда относилась со смешанным чувством жалости и осуждения.
«Колокольчик, не голосок», — говаривал отец. Линда, бегая по саду, по лугу, по лесу, состязалась с птицами. Куда подевались твои звучные, веселые, радостные трели, Линда?
Хватит! Эта оглашенная публика все же невыносима. Нет, нет, она больше никому не будет поклоняться! Осанка, как у Мирей Матье... ха... И она стала проталкиваться к выходу, бормоча: «Извините». Толпа ее извергла, как инородное тело. Никто и не взглянул, никто не расплылся в улыбке при виде известной певицы. Сегодня ее никто не замечал, никто не хотел узнавать.
«Обалдели, обалдели, — лихорадочно думала Линда. — А если бы сейчас мой выход после Комаровой? Я бы не потянула. Сравнение не в мою пользу. Да и вообще сравнения быть не может!»
Она очень спешила, она хотела вернуться домой первой и запереться в своей комнате, чтобы не видеть зареванных глаз тетушки, а что глаза у нее будут красные, Линда не сомневалась. И все же она избрала длинный путь.
Линда проходила мимо тумб и с горьким наслаждением срывала с них свои свежие афиши, объявлявшие о предстоящем концерте Линды Линги. Дяденька с клеем перестарался: местами бумагу приходилось отдирать ногтями. И это лишь разжигало ее злость на себя, зароненную концертом Комаровой. Кто усыпил ее любовь к музицированию? Кто увел в сторону от собственного идеала?
Когда Линда расправилась с последним афишным столбом возле своего подъезда, раздался яростный окрик: «Это еще что за хулиганство! Сейчас милицию позову!» Возмущалась их дворничиха. Узнав Линду, она смутилась. А Линде вдруг стало весело, как после забавной первоапрельской шутки.
«Что ж, до семидесяти у меня еще есть время. Значит, еще можно что-то успеть. Каков же он сегодня — мой идеал? Может быть, с честью выдержать последний бой?»
КОЕ-ЧТО О ДИНЕ ЗАУРЕ
Как гулко стучит земля о крышку гроба... Могила почти доверху заполнена цветами; они, казалось бы, заглушат любой звук, но не получается. Мы решили все принесенные цветы бросить в могилу; пусть достанутся Дине, а не тем бессовестным, что и после смерти не оставляют человека в покое и воруют цветы с могил. Мы — это три фронтовые подруги Дины: Малда, Рута, Ингрида.