- Отправьте моего Толика, – вежливо попросил членов комиссии, – елико возможно, в Одессу. У него больные ноги, а морская вода, возможно, улучшит состояние сына.
Члены комиссии, естественно, пошли навстречу Герою. Толя потом божился и клялся мне, что отец, боевой летчик, «совершил маневр» без его участия. Вполне возможно, и даже наверняка, что так оно и было. Во всяком случае, если бы Толя меня попросил уступить ему Одессу, я бы, видит Бог, сделал это, не колеблясь: ноги у дружка действительно побаливали. А наши с ним отношения были почти что братскими. Но, с другой стороны, возле Баку, куда меня в итоге направили, тоже ведь плескались морские каспийские волны, однако, отец и сын их почему-то проманкировали, что не укрепляло моего оптимизма в отношении нашей дружбы. Расстались мы с Толиком, тем не менее, по-хорошему – хватило ума у обоих не зацикливаться на досадном случае.
Много лет спустя после училища мы с Боровковым несколько лет вместе проработали в газете «Красная звезда». Он был постоянным корреспондентом по Северо-Кавказскому военному округу. В передовиках никогда не числился, поскольку исповедовал обыденную житейскую мудрость: неделя позора в год (на совещании постокорров) стоит остальной сладкой жизни вне любимого коллектива.
Несколько раз я навещал Толю в Ростове-на-Дону. Лишь там познакомился со Светланой. Она мужественно растила двух детей, и жаловалась мне, что Толик не очень-то хороший помощник в семейных делах. На эту тему мы с дружком переговорили много и были единодушны в том, что нашим женам выпала совсем нелегка судьба – быть спутницами людей, как правило, самодовольных, амбициозных, для которых профессия всегда на первом месте, а «атака – лучшая судьба». Правда, об «одесском чейндже» разговора мы никогда не затевали.
Уволившись в запас, Толя остался на ПМЖ в Ростове-на-Дону. Схоронил свою Свету. После её смерти мы некоторое время поддерживали связь в соцсетях, но как-то вяло и без энтузиазма. Что-то такое незримое, неощутимое и необъяснимое словно витало вокруг нас. Или мне только так казалось. Многое для меня в этом смысле прояснили воспоминания младшего моего товарища Геннадия Алёхина, из которых, собственно, я и узнал о кончине друга.
«Толя всегда старался помочь людям: друзьям, сослуживцам, просто малознакомым. В свое время очень помог мне. Никогда не забуду, как осенью 92-го я вновь оказался в Ростове, прибыв из Забайкалья. Несколько месяцев находился за штатом. Боровков настоятельно продавил меня в штат. Он убедил тогдашнего редактора газеты полковника Валерия Бунина, своего однокурсника по училищу, что «из Алёхина будет толк». Часто приезжал ко мне во Владикавказ во время первой чеченской войны. Вдвоем мы коротали время в моей холостяцкой обители, что располагалась на осетинской слободке. Мне с ним всегда было интересно. И в творческих беседах, и в футболе, и в застольных компаниях. Толя, правда, не был кругом белым и пушистым. И мужским слабостям был подвержен. Все мы по этой части не безгрешны. Вполне возможно, что и любовь к традиционным русским напиткам сократили его годы. Не знаю, и судить не берусь. Но что знаю точно: Боровков был добрым, настоящим мужиком. Светлая ему память! Прощай, Толя! Всегда буду помнить тебя!»
С досадой и даже болью разделяю воспоминания Генки.
АКТИВИСТ ЕСЮТИН
Хоть курсант Иван Есютин учился в параллельной группе, но мы с ним крепко дружили в училище, ничем не омрачили своих отношений и после. Ваня слыл среди нас человеком с повышенной общественной активностью. Всегда выступал с горячими и пламенными речами на всех собраниях. Но и в профессии «не пас задних». Кроме меня, лишь Есютин публиковался в курсантской странице «Азимут» газеты «Красная звезда».
Все четыре года учёбы мы с ним занимались в литературной студии при редакции газеты Прикарпатского военного округа «Слава Родины». При всём том Ваня отличался поразительной бесконфликтностью. Встречаясь с однокашниками, мы всегда вспоминаем наперебой и хорошее, и плохое из курсантских будней. Не помню случая, чтобы о Есютине кто-нибудь хоть слово недоброе молвил. Это тем более удивительно, что, повторюсь, тихушником, мямлей он никогда не был, наоборот, везде проявлял комсомольскую, затем партийную активность. Но вот, поди ж ты, умея работать по жизни локтями, никого при этом не задевал. Умение, если вдуматься, дорогого стоит.