Наш преподаватель по русской классической литературе Роман Давыдович Цивин написал нам на прощанье в «Атаке»: «Когда сегодня я думаю о нынешнем выпуске курсантов-журналистов, то он мне представляется по-особому неповторимо, волнительно и близко. С ним – образца 1969 - 1973 годов – связан мой дебют в вузе, защита диссертации. И самое главное – литературное единомыслие, если так можно выразиться, возникшее на лекциях и закреплявшееся на занятиях в литературной студии.
Перед глазами – неистовый в своих суждениях, и в стихах Юрий Попов; элегантный Владимир Коржавых с его любимым словечком «отменно», к счастью, верным ему и в учебе, и в труде; румяный и не по-юношески рассудительный очеркист Михаил Захарчук; неистощимый, упрямый новеллист Валерий Глезденев. Не могу забыть, как читал на некрасовском вечере стихи поэта Иван Есютин: мягко, лирично, с неподдельным чувством. Названы всего лишь «представители», а ведь пишут все, наверняка, каждый молодой лейтенант в душе поэт, критик, публицист, обязательно – АВТОР».
А вот дневниковая запись Виталия Лаптева: «4 ноября. Началась тренировка к параду. Непейвода приказал первой шеренге нашить лычки старших сержантов, а правофланговым – ефрейторские. Все доводят по этому поводу до белого каления Никанорова. Дескать, наконец, он дослужился до такого высокого воинского звания. Ваня Есютин потерял ключи от ружейного парка. Был очень круто облаян начальством, но ключи нашлись сами собой. Везунец Ваня».
С учетом всего сказанного, я был искренне удивлен поведением Есютина на нашей встрече, посвященной 30-летию со дня выпуска. И дело было даже вовсе не в том, что Ваня вдруг ни с того ни с сего начал «тянуть на себя одеяло компании». К этому-то как раз я привык за долгие годы своего тамадовства. Поразило другое: получив слово, наш однокашник вдруг заявил, что все эти наши «сопливые ветеранские воспоминания» – муть и чушь голубая. Нам, дескать, надо смотреть в будущее.
Ну, да, раз в тридцать лет собрались, и давай строить прожекты, как нам обустроить СНГ, Россию и собственные пенсионерские судьбы. Слава Богу, эта «детская болезнь левизны» никого больше не затронула – серьезных ребят оказалось подавляющее большинство. И Ваня Есютин вынужден был убедиться, что «Борис, ты не прав».
В «Красной звезде» мне Ваня ничем не запомнился. Хотя при его, безусловно, недюжинном творческом потенциале мог бы определённо стоять в шеренге лучших краснозвёздовских перьев. Но у парня, судя по всему, наблюдались несколько иные соображения ума относительно профессии и службы. Ваня успел поработать в пресс-центре Министерства обороны.
Потом «пробил» себе службу в ГСВГ. Николай Рязанов, старше нас на два курса, рассказывал мне: «Есютин через пару дней после прибытия в группу, потребовал от меня устроить его супругу на работу. Я говорю ему: «Ваня, я уже второй год здесь служу, но ещё не определил Свету на работу. Надо и тебе подождать». А он так серьёзно отвечает: «Извини, Коля, но мне ждать некогда».
После ГСВГ Есютин перевёлся в Министерство внутренних дел. Работал в газете «Щит и меч» заместителем главного редактора. Организовал частное издательство. Говорю же, деятельный и пробивной малый. К слову, после того памятного выступления на 30-летии выпуска, Ваня больше ни на одном из наших собраний не присутствовал. Это не в осуждение ему сказано – так штрих. Ведь я и сам в последние годы не бываю на наших междусобойчиках. Живу вдали от столицы, вообще во Владимирской области. А Ваня обитает, кажись, под Звенигородом. Покойный наш однокашник Володя Чилигин, долгие годы боровшийся с раковой болезнью, рассказывал мне: «Какой замечательный человек наш Есютин. Я в Израиль летаю по несколько раз на год. И всякий раз Ваня даёт мне ключи от своей московской квартиры».
Тоже штрих, согласитесь…
СТРАННЫЙ КОСЕНКО
Из того же дневника Виталия Лаптева: «25 апреля. Свадьба у Ивана Косенко. Возвращаясь с неё, Родин, Бунин и Ткачев перепрыгнули через забор у санчасти. Нарвались на её начальника подполковника Лукомского. Тот их «загипнотизировал» и завел в санчасть. Ребята, как водится, представились КПРовцами. Лукомский вызвал дежурного по КПРу и попутно обозвал Родина «сволочью». «Сволочь» ответила: «А ты – коновал». Разгневанный Лукомский на минуту вышел. Парни открыли окно его кабинета и выпрыгнули.