Мы с Игорем Ивановичем недоумённо переглянулись. А когда Берчик покинул нас, я сказал Мазурику: «Ты будешь смеяться, но Никаноров элементарно пожадничал расстаться с 500 рублями. Он встретил в двух местах свою фамилию и дружка просто жаба задушила отдать такие «деньжища» за такую малости. Меж тем, ему посвящено едва ли не больше текста, чем Верховоду и Чупахину, о которых я написал добротные очерки. Просто текст тот расположен в таком месте моей книги, куда Никаноров мог бы добраться, лишь полностью её прочитав. А он этого до сих пор не сделал. Ну и хрен с ним. В конце концов, минус-опыт тот же опыт, который умные люди даром не носят за плечами. В этом смысле Володя Никаноров – единственный мой однокашник, в сущности которого я до конца разобрался и при этом горько разочаровался лишь многие годы спустя после того, как мы были курсантами».
Если кому-то покажется, что я сейчас мщу однокашнику за нанесённые обиды, так и вовсе нет. Да и не настолько я глуп, чтобы не помнить слова Дюма-отца: «Кто мстит, иногда сожалеет о совершённом. Тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом». Вот сейчас, как на духу признаюсь: я давно уже всё и всем краснозвёздовцам простил из того, что они сделали для меня плохого. За исключением одного субъекта, о котором уже сказано. И живущим, и, тем более, тем, кого уже нет на этой земле – всем всё простил. Но не значит, что забыл. Просто лелеять обиду в моём возрасте уже вредно для здоровья. И потом трижды прав был Блез Паскаль: «Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был. И обидчик, и обиженный стали другими людьми». Мне искренне хочется верить, что и мы с Никаноровым стади другими людьми. А вспоминаю я лишь то, что было и ничего иного. И, видит Бог, безо всяких «задних» мыслей вспоминаю…
УПОРНЫЙ ФАЛИЧЕВ
Олег Фаличев отличался многими странностями характера и, похоже, именно им благодаря, стал командиром нашей группы. Поскольку в ней же учился и старшина курса Виктор Родин, то Фаличев, скорее, напоминал зиц-командира. Но ему, разумеется, хотелось утвердиться командиром по-настоящему и однажды он попробовал этого добиться «посредством меня».
Случилось это в гарнизонном карауле. Меня – разводящего, ребята послали в столовую училища за едой, зная, что я, как всеобщий любимец женского персонала столовой, привезу пищи гораздо больше положенной нормы. Что я и сделал в тот раз. Захожу к начальнику караула Фаличеву и докладываю:
- Олег, мужики накормлены до отвала!
А он поднимается из-за стола, застегивает верхнюю пуговицу на гимнастерке еще старого, фронтового образца и произносит с металлическим оттенком в голосе:
- На службе я вам не «Олег», а «товарища старший сержант Фаличев»!
- Да что вы говорите, товарищ старший сержант Фаличев! – ернически удивляюсь я, и с нижайшим дартаньяновским реверансом прошу разрешения удалиться.
Дальше для бедного командира нашей 2-ой группы наступили бесконечные черные дни. Где можно и нельзя было, я доставал его, скрыто паясничая уставным обращением: «товарищ старший сержант Фаличев». Стоило ему выступить на каком-нибудь семинаре или просто произнести реплику на занятиях, как я тут же поднимал руку и начинал концерт по заявкам трудящихся:
- Выступавший передо мной товарищ старший сержант Фаличев утверждает, что... Однако, если встать на безусловно ошибочную точку зрения товарища старшего сержанта Фаличева, то... Вместе с тем товарищ старший сержант Фаличев по недоразумению своем забывает о том, что... Нельзя не подивиться заблуждению товарища старшего сержанта Фаличева относительно того, что…
И так изо дня в день, из месяца в месяц. Ребята валялись под столами, преподаватели недоумевали, а Фаличев вскипал от злости, однако ничего со мной поделать не мог. Он жаловался на меня отцам-командирам. Те проводили со мной разъяснительные беседы. Но все их увещевания разбивались, как волны о скалу, моим железобетонным аргументом: даже министр обороны не может мне запретить сугубо уставное обращение к «родному и высокочтимому командиру группы»! Замполит факультета подполковник В. Кузнецов говорил, сокрушаясь: