Днями, напролет играя в шашки или просто бесцельно шатаясь по редакционным кабинетам, он сдавал положенные материалы всегда в последнюю минуту, всегда заполошно, когда над головой у него Дамокловым мечом висел зам ответсекретаря Олег Баронов. Мои материалы Виталий Иванович обычно пробегал по диагонали и складывал их в стопку. Когда Мороза жареный петух клевал, куда обычно имеет привычку клевать, редактор клал мою рукопись рядом с пишущей машинкой и, почти не заглядывая в нее, печатал свой материал на тему моих рассуждений. В самую первую мою публикацию «Такое трудное начало» он влепил фразу: «Горькую пилюлю пришлось испить еще до экзаменов». Говорю ему: пилюли не пьют, их глотают. Нет, отвечает, сначала кладут в рот, потом водой запивают – значит: пьют.
Через пару месяцев «Литературная газета» в рубрике «Почта буквоеда» поучала меня как автора: «Существуют устойчивые выражения: «пить горькую чашу», «позолотить пилюлю». Сказать «испить горькую пилюлю» не лучше, чем «позолотить горькую чашу». А с Мороза, как с гуся вода. Он продолжал нас, своих двух подчиненных, по нужде стопроцентно переписывать. А не требовали материалов в секретариате – бил себе баклуши, даже не заглядывая в наши «произведения». Коллега по отделу, видя такое наплевательское отношение к нашим материалам, вообще перестал их оформлять в подобие каких-то жанровых рамок, а только нумеровал примеры и так сдавал их редактору - полуфабрикатами.
...В первые дни очередного нового года Виталий Иванович торжественно отправлялся к заведующему редакцией и брал для себя настольный календарь, а старый почти не тронутый выбрасывал. Несколько дней он подробно записывал все дела, которые ему предстояло сделать. То есть, как и любой кипучий лентяй на свете, он всякий раз «с понедельника» намеревался себя переделать, улучшить, организовать. Но потом до конца года январские записи выгорали и пылились на календаре немым напоминанием несбывшихся мечтаний. А поучать умел: «Если ты напишешь очерк, то может быть, когда-нибудь он будет опубликован. Если же ты его не напишешь, он никогда опубликован не будет», «Материал, Миша, так надо писать, чтобы словечко к словечку подгонять».
Умел рассказывать. В том смысле, что хорошо помнил много интересных, поучительных историй, излагал их точно и где-то даже увлекательно. Только вот беда: в смешных местах заливался хохотом сильнее любого своего слушателя.
Пример морозовской истории. Был у него старший приятель Х, служивший политработником в полку кремлевской охраны. Однажды на своей загородной даче Х подзывает к себе Вячеслав Молотов и доверительно так говорит: «Вон тот солдатик на прошлой неделе взял из шкафа пакет белья. Вещь, конечно, пустяковая, но если человек нечист на руку, то его отсюда лучше тихонько убрать. Сделайте это сами и никому не говорите о нашем разговоре». Х почесал репу и решил все-таки доложить командиру – мало ли чего. А тот, услышав рассказ Х, схватил себя за голову: «Что же ты, мудак, наделал! Ты же человека погубил! Тебе же сам Вячеслав Михайлович, правая рука Сталина, русским языком сказал: никому не рассказывать! Неужели ты такой тупой и не понимаешь, что хозяин сам мог бы и мне об этом случае сообщить? Но не сообщил. А ты, зачем это сделал? Вон с моих глаз, скотина!» – «И больше, – вспоминал Х, – я того солдатика не видел. И не хочется мне верить, что погиб он не за понюшку табаку, по моей глупости».
Маленькому сынишке своему Виталий Мороз кубик Рубика за несколько секунд собирал. Потому что умел незаметно вынимать сердцевинный механизм игрушки. То есть, человек он, повторюсь, не самый глупый на свете, где-то даже и оригинальный, но, Бог ты мой, как же я с ним, а он со мной намучились – этого словами не передать!
...Когда вышел поэтический сборник Владимира Высоцкого «Нерв» совершенно смехотворным для страны тиражом, мне ничего не оставалось, как с помощью друзей снять ксерокопию со сборника. Бумажные множители тогда были редкостью. Все копии на них фиксировались «для органов» в специальной книге. То есть требовались и связи, и умение, чтобы незаметно снять копию с целой книги. Так вот, сидя за рабочим столом, я, довольный и счастливый, раскладываю за нумерацией перепутанные Людой Дедовой (работала у нас машинисткой-делопроизводителем) листы. За этой работой меня застает Мороз. Какое-то время молча наблюдает за мной, потом, гневно вращая глазами, произносит: