Так вот знай, мой дорогой земеля, так, на всякий случай. Случись невероятное, и я бы оказался на твоём месте – не сомневайся: я бы всячески и всегда помогал тебе стать хорошим краснозвёздовцем. За свою активную журналистскую жизнь я восемь человек отправил в Львовское политическое. Буквально. Растил их в газете, характеристики им дал. Из пятерых довольно посредственных спецов в своём журнале я сделал пять отличных журналистов. И рецензию на твою книжку, случись бы она у тебя, я бы всенепременно напечатал в «КЗ». Лукавую такую, не скрою, но в целом добрую бы напечатал. И уж никогда бы в жизни (чем угодно клянусь тебе, хоть внуком больным!) не затеял бы той глупой, недостойной седин морозовских возни вокруг материала о 70-летии ЛВВПУ.
Что же касается твоего сына, дорогой Виталий Иванович, то он, как и мои обе дочери, вырос без нашего с тобой прямого педагогического воздействия. И здесь, к величайшем моему сожалению, оба мы с тобой оказались говённые педагоги. Всё больше службе отдавались. (Многие годы спустя, я написал книгу «Коронная дата Великой Победы», в которой выразил благодарность полковнику Андрею Витальевичу Морозу за помощь). Лишь на склоне лет я понял, что упустил главное – воспитание детей. Надо было ими заниматься, а не писать по ночам материалы, которых Мороз всё равно не читал, не правил и не толкал в секретариат, искренне полагая при этом, что проявляет партийную принципиальность, как его отец в своем колхозе. Слава Богу, что дети и без нашего участия выросли хорошими людьми. К примеру, я искренне порадовался за твоего сына. И если здесь лукавлю, пусть меня Бог предметно накажет по своему усмотрению. Видно, что умница. Правда, ты ему изрядно помог в написании материалов про штрафные подразделения, если вообще не написал их собственной рукой. Зная это наверняка (положи передо мной десяток материалов и если там есть морозовский – я его стиль отличу, регулярно же тебя читаю) я бы мог тут тебя сильно, как у нас на Украине говорят, «дошкулыты». Как же: порадел родному человечку, а мне, земляку, отказался поспешествовать. А я не стану этого делать, дорогой Виталий Иванович. Из двух баранов, встретившихся на одной стёжке, один должен уступить. Если не хочет быть бараном.
Хотя, не скрою, первым моим движением души, после того, как я выслушал твой жалкий, невнятный лепет (ах, я здесь ни при чём, ах, что обо мне подумают, – бредятина полная! Что хорошего о тебе может подумать Кашуба?) было желание предметно показать тебе и вашему скелету-главному (как его величают – Кощей Бессмертный), кто есть ху. У меня и возможности такие имеются: «накапать» на вас обоих олухов начальнику ГШ, писал об этом Ефимову. Потому что как же это так получается: главный редактор военной газеты обещает публикацию, а какой-то гражданский Мороз его решение торпедирует. У него, видите ли, имеются свои соображения ума. Да насрать бы на них! Однако, поразмыслив немного, я решил не затевать бучи, боевой кипучей. Что я решу, как ни крути, кругом сутяжничеством с вами, недостойно поступившими по отношению не ко мне даже, – хрен бы со мной, а к тысячам выпускников несуществующего уже училища? Докажу, что вы оба неправы? Так это для меня ясно, как Божий день. И кому не расскажу – люди только руками разводят. Многие даже не верят в то, что порядочный вроде бы человек Мороз способен на такую подлянку. Призывать же тебя, конкретного Виталия Ивановича Мороза, моего бывшего краснозвёздовского редактора, земляка, к христианскому всепрощению – заведомо бессмысленное предприятие: горбатого могила исправит.
Кстати, дорогой Виталий Иванович, о могиле. Случись тебе раньше меня покинуть сей бренный мир, я приду с тобой проститься, можешь не сомневаться. Никогда раньше, а теперь и подавно я не полагал тебя своим врагом. Какой ты, право, враг? Так, обиженный ветеран-краснозвёздовец, шагнувший в девятый десяток, на котором (ветеране) всю жизнь ездят то кашубы, то ефимовы. Мне временами даже жаль тебя, мой дорогой земляк. Сколько нас таких осталось? Раз-два и обчёлся. Но тебе, видать, это всегда было по херу. Или только с тех пор, как хату отцовскую продал? Однако ежели предначертано мне вперёд тебя получить в земле последнее пристанище – не уверен, что ты окажешь мне такую честь. Как её не оказал покойному другу юности Шумихину тоже уже покойный Панов, заявив: «Мне вредны такие походы!». Истинный краснозвёздовец! И наследники его – они у меня в самом начале этого послания перечислены.